Георгий Костаки – коллекционер и человек

Летом в Московском доме национальностей прошла выставка, организаторами которой стали близкие Георгию Дионисовичу люди – дочь Наталья Костаки и ее муж Владимир Зажирей, а также коллекционер Татьяна Колодзей. Наталья Георгиевна и Владимир Дмитриевич поделились с сотрудниками редакции своими воспоминаниями. В дополнении к раздумьям самого Георгия Дионисовича, высказанным им в книге «Мой авангард», изданной в 1993 году, эти воспоминания помогают воссоздать образ Костаки-коллекционера и человека таким, каким мы его не знали.

Наталья Костаки. Отец начал увлекаться искусством задолго до моего рождения, еще в 30-е годы. Антиквариат он начал собирать, работая шофером в посольстве Греции. Он возил дипломатических работников в антикварные магазины и сам постепенно втянулся в коллекционирование.

«Я собирал и старых голландцев, и фарфор, и русское серебро, и ковры, и ткани. Но я все время думал о том, что если буду продолжать все в том же духе, то ничего нового в искусство не принесу. Все то, что я собирал, уже было и в Лувре, и в Эрмитаже, да, пожалуй, и в каждом большом музее любой страны, и даже в частных собраниях. Продолжая в том же духе, я мог бы разбогатеть, но … не больше. А мне хотелось сделать что-то необыкновенное.
Как-то совершенно случайно попал я в одну московскую квартиру… Там я впервые увидел два или три холста авангардистов, один из них – Ольги Розановой …Работы про-извели на меня сильнейшее впечатление. <…>
И вот я купил картины авангардистов, принес их домой и повесил рядом с голландцами. И было такое ощущение, что я жил в комнате с зашторенными окнами, а теперь они распахнулись и в них ворвалось солнце. С этого времени я решился расстаться со всем, что успел собрать, и приобретать только авангард. Произошло это в 1946 го-ду».

Н.К. Когда отец увидел авангард, для него уже все перестало существовать. От серебра, фарфора, малых голландцев и другого антиквариата не осталось и следа. Я до сих пор не могу забыть ампирный книжный шкаф из карельской березы с позолоченными сфинксами потрясающей красоты. А какие у нас были ларцы из слоновой кости, инкрустированные серебром! Это, как и многое другое, он продал или выменял на картины авангардистов. При этом отец действовал совершенно вслепую, потому что никакого представления об авангарде он, как и многие тогда, не имел. Посоветоваться ему было не с кем, потому что тогда никто этим авангардом не занимался, и многие считали, что он делает глупость.

«В среде московских коллекционеров у меня появилось не очень-то лестное прозвище «грек-чудак», который приобретает никому не нужный мусор».

Владимир Зажирей. Тогда считалось, что авангард — это идеологически чуждое нам искусство, с которым необходимо навсегда покончить. В музеях и на выставках произведения авангардистов не экспонировались, а те, кто их имели, это не афишировали. Случалось, что художники уничтожали или выбрасывали свои картины с никому не нужными «кубиками и квадратиками».

Н.К. С каждым годом я все более обретаю уверенность в том, что собирание авангарда – это миссия Костаки, и она была назначена ему свыше. Он должен был ее выполнить, потому он и начал безоглядно, как бы ни с того — ни с сего собирать то, что тогда никому не было нужно, и чем тогда никто не интересовался. Отец руководствовался сердцем. Он не гонялся за именами, как «профессиональный» коллекционер. Пусть Малевич и Кандинский были запрещенные художники – все равно их знали. А Костаки выискивал куда менее известных художников: Розанову, Попову, Степанову, Эндеров, Клюна, Лисицкого – он видел место каждого из них в общем ряду. Он считал, что костяк авангарда составляют не менее семидесяти имен, несмотря на то, что известный московский искусствовед, специалист по авангарду, Н.Н. Харджиев ограничивал этот круг десятью–двенадцатью художниками.

В.З. Не получив специального художественного образования, Георгий Дионисович всю жизнь занимался самообразованием и стал настоящим, эрудированным искусствоведом. Общаясь с широким кругом людей — дипломатами, коллекционерами, художниками – он сформировал понимание самого духа авангарда. И если уж он брал у художника работу – то самую характерную, самую лучшую. О Костаки говорили, что он «попал в десятку». Поэтому-то коллекция русского авангарда, составленная Костаки и переданная им в дар Третьяковской галерее, стала гордостью крупнейшего национального музея. Дар Костаки постоянно экспонируется на отечественных и зарубежных выставках, демонстрируя вклад русских художников-авангардистов в историю мирового искусства.

«Я всегда считал, что сделал добро тем, что сумел собрать то, что иначе было бы потеряно, уничтожено и выброшено из-за равнодушия и небрежения. Я спас большое богатство. В этом моя заслуга. Но это не значит, что спасение должно принадлежать именно мне или кому-нибудь другому, кому я мог бы завещать свои картины. Они должны принадлежать России, русскому народу! Русский народ из-за глупости советских властей не должен страдать. С таким настроением мне было очень легко все передать людям, и я старался отдать лучшие вещи. И я отдал их».

В.З. Эти слова, эта искренняя убежденность – лучшее доказательство, что своим бесценным даром Костаки не «покупал» (как говорили злые языки) выезд из России, и что вообще этот отъезд был вынужденным. Георгий Дионисович был человеком с большой буквы. Очень честный, очень порядочный, он необыкновенно любил свою страну.

Н.К. Идея передать собранную коллекцию русского авангарда Третьяковской галерее возникла за много лет до отъезда, когда отца пригласили читать лекции в университетах и музеях США. Однажды его спросили о дальнейшей судьбе коллекции. В тот же день «Голос Америки» сообщил, что Костаки планирует передать свое собрание в один из русских музеев, например, в Третьяковскую галерею. Наша семья слышала это сообщение по радио.
Начав коллекционировать авангард, отец вскоре почувствовал, что наряду с авангардом надо собирать и русскую икону.

Детство памятно мне пронзительным впечатлением от картин авангарда и от древнерусских икон. Все, что собиралось папой, размещалось в жилых комнатах нашей комму-налки на Большой Бронной. Иконами была завешана наша с братом спальня, и каждое утро, просыпаясь, я смотрела на них. Повзрослев, задумалась: собирание отцом икон опре-делялось лишь тем, что он видел в них истоки столь ценимого им авангарда, или его страсть к древнерусскому искусству имеет другое объяснение? Может быть, коллекцио-нированием икон папа отдавал дань уважения далеким предкам? Ведь православная вера была общей и для России – земли, где Георгий Дионисович родился, соками которой питался, болью которой страдал, и для Греции – его исторической родины. Возможно, что иконы были дороги ему как памятники этой духовной общности.

«Для коллекционера очень важны контакты с людьми. Надо поддерживать и развивать связи. Тяжкий труд ложится на домашних. Надо отдать должное моей жене Зине – она всегда поддерживала меня и помогала. Каждый день, начиная с шести часов вечера, а по воскресеньям и субботам весь день с утра до вечера ко мне приходили люди: художники, критики, музыканты. Я принимал всех, никому не отказывал».

Н.К. Народу в доме всегда было очень много. На диване, конечно, не умещались и сидели прямо на ковре. Родители накрывали хорошие столы, для чего отец покупал продукты в «Березке». Люди к нам стремились: можно было и прекрасно пообщаться, и вкусно поесть.

В.З. Георгий Дионисович был необыкновенно приветливым и хлебосольным, а Зинаида Семеновна очень хорошо готовила. Теща моя была душа-человек, изумительная женщина: и простая, и красивая, и талантливая. А как она пела! Обладая колоратурным сопрано, но не имея музыкального образования, она могла бы профессионально исполнять романсы. Однако она целиком была отдана своей большой семье.

Н.К. Отец сам не пел, но он играл на гитаре и часто аккомпанировал маме. Она действительно была очень красива, ее даже когда-то приглашали сниматься в кино. Папа влюбился в нее с первого взгляда и чуть ли не через месяц знакомства предложил выйти за него замуж. Когда они поженились, им было по девятнадцать лет, в двадцать лет мама уже родила первого ребенка. Детей в семье было четверо, три дочери и сын. Конечно, мама, вспоминая иногда, что папа не дал ей закончить медицинский техникум и засадил основательно на всю жизнь дома, переживала об этом. Но у нее была другая стезя, другая миссия – она была женой коллекционера и поддерживала своего мужа. Она беспрекословно выполняла то, о чем он ее просил. Доходило до того, что когда ему нужно было расплачиваться за какую-нибудь картину, а денег не было, он говорил: «Зина, снимай шубу». Сколько раз так было, что он привозил ей из-за границы шубу и через какое-то время эту шубу забирал, «конфисковывал» для новых художественных приобретений, в том числе и картин молодых авторов, которых впоследствии прозвали нонконформистами.

«По правде сказать, вести три линии – авангард, икону и молодых художников – финансово было трудновато. <…> В 50-е годы была сравнительно небольшая группа – 10-12 человек – людей очень талантливых: Рабин, Краснопевцев, Плавинский, Вейсберг и многие другие. На протяжении ряда лет каждый год я покупал по одной, по две вещи у каждого из этих художников. Многие мне дарили свои работы. Так составилась коллекция».

Н.К. Художники-шестидесятники рождались на глазах Костаки, да и он сам их порождал. Сколько души и средств вкладывал отец, чтобы дать этим художникам возможность «выговориться», чтобы просто поддержать их. Сказались ли чисто человеческие мотивы в стремлении помогать рождаться всему новому, или это было следствием его любви к авангарду, продолжение традиций которого он видел в искусстве молодых художников? Я даже не знаю, что им больше двигало. Думаю, что в ребятах (так папа по-дружески назы-вал молодых художников) он почувствовал что-то значимое, талантливое. Бездарные работы отец отличал сразу и никогда не обнадеживал художника, если не видел в нем перспектив. Он всегда говорил в лицо то, что думал.

В.З. Все художники, с которыми Георгий Дионисович общался, были талантливы, сейчас это уже ясно. Из тех, в ком он принимал участие, были Владимир Яковлев, Игорь Вулох, Борис Свешников и многие другие. Очень жаль, что у нас немного их работ, в основном те, которые нам дарили; некоторые мы покупали сами.

Н.К. В 1968 году, когда я вышла замуж и уходила из родительского дома, отец подарил мне несколько работ. Мое приданое составили картины А. Зверева, В. Вейсберга, О. Рабина (его «Человек с сигаретой» — вещь совершенно потрясающая, шедевр), а также работы Д. Плавинского, А. Харитонова, Д. Краснопевцева. Конечно, в поколении молодых у папы были свои любимчики. Из их числа, например, Толя Зверев и Дима Краснопевцев. Они были совершенно разные. С Димой папа дружил долгие годы. Он был изумительный человек, умница, интеллектуал, настоящий интеллигент. Со своей женой Лилей они познакомились чуть ли не в семилетнем возрасте и пронесли любовь через всю их совместную жизнь. Жаль, что очень рано друг за другом они ушли из жизни. Мы продолжали дружить семьями и после того, как отец уехал. Толя Зверев тоже бывал у нас после отъезда отца; часто без денег, голодный, холодный. Надо было как-то о нем заботиться, тем более что папа очень переживал за него: «Как там Толечка?» — спрашивал с тревогой по телефону. Он долго не мог забыть страшный пожар 1976 года.

«Звонит жена моего брата из Баковки, где у нас еще сохранилась старая дача. В Баковке собирались картины молодых художников, на даче очень много работ и рисунков Анатолия Зверева. И вот панический звонок: «Пожар! Горит дом, приезжай, скорее!»
Я помчался туда. Полдома уже сгорело. Пожарные приехали, но без воды, гасить нечем. Поднялся я наверх, где хранились работы Зверева – все залито водой, многих вещей нет. На стенах здесь висели иконы, написанные на толстых досках. Если бы они сгорели, остались какие-то следы, но от икон и следа не осталось. Ясно было, что кто-то под-жег дачу, чтобы скрыть кражу. Я открыл окно второго этажа и посмотрел вниз – в овраг. Еще лежал снег, и на снегу четко виднелись следы. И еще в снегу валялись работы Зверева и других художников. Видимо, воры таскали награбленное через овраг в машину».

Н.К. Для папы это было настоящее горе, он тогда плакал. И вот звонит Зверев. Папа ему говорит: «Толечка, это ужасно, все твои работы сгорели, все погибло». А он отвечает: «Ну никто же не погиб, все живы, ну и ладно, я другие нарисую». Но его новые произведения были уже другими. А самые лучшие работы Зверев создал в 50-60-е годы. К счастью, в пожаре чудом сохранились его ранние рисунки – живые, непосредственные, но виртуозные, выполненные уверенной рукой наброски, которые он делал везде, в том числе и в зоопарке. В нашем доме Толя выполнил росписи прямо «на натуре», и эти работы стали частью семейного быта. Мы жили тогда на проспекте Вернадского. Задумали сделать ремонт в квартире, обустроить кухню, но денег на новую мебель не было. И вот пришла мне такая идея: позвать Толю. Он у нас несколько дней расписывал кухню, стол, скамейку, шкаф и двери. К счастью, он не коснулся стен, которые сейчас, при переезде на новую квартиру, невозможно было бы забрать с собой. Замечательно, что сохранились двери, часть мебели, и они по-прежнему будут в семье Костаки, как будто ничего не изменилось с той поры.
Зверева папа очень любил. Он считал, что Толя – человек не от мира сего, что у него Божий дар. Любил его со всеми его странностями, терпел его выходки, относился к нему как к сыну. Когда я была маленькой, Толя летом жил у нас на даче в Баковке. (Не помню в связи с чем это было, может быть, он в очередной раз скрывался от милиции). От той поры сохранился мой рисунок, где папиной рукой написано: «Наташа, 59 год, рисует вместе с художником Зверевым». И подпись: «Ее отец, Георгий Костаки».
В этом же году папа обращается к личному творчеству, делает первые опыты как художник. Он тогда бросал курить, и творческие искания, как он полагал, смогли бы отвлечь его от дурной привычки. Тогда же папа написал несколько натюрмортов и пейзажей; с сигарет он перешел на трубку, с трубки — вновь на сигареты, но так и не бросил курить.
Отец вновь вернулся к творчеству через двадцать лет и тоже в переломный момент своей жизни. Отъезд из России подвигнул Георгия Дионисовича к созданию большого числа собственных работ. Он написал маслом более 200 полотен, а уж сколько акварелей — даже не знаю. Это в основном пейзажи. Они выполнены в одном ключе, в общей стилистике, светоносны и отличаются теплотой. У меня из всего отцовского наследия только две его работы, выполненные в Греции. Получилось так, что я сама привезла эти произведения в Москву в подарок Диме Краснопевцеву. Это пейзажи: один с горами, другой с церковью. После смерти Димы и его жены Лили ее сестра позвонила мне и говорит: «Наташа, у меня сохранились две работы Георгия Дионисовича. Если хочешь, я тебе их отдам». Вот так они ко мне и попали.
У нас хранится много фотографий с произведений, созданных папой за границей, – он присылал их мне, когда еще был жив. Оригиналы находятся у моей сестры Алики, которая живет в Греции. Свои произведения Костаки выставлял в 80-е годы в галерее в Афинах. Заботу семьи коллекционера составляло сохранение как единого целого той части коллекции русского авангарда, которую отцу разрешили вывести из СССР. Она составляла всего пятую часть от подаренного Костаки Третьяковской галерее, но даже это «остав-шееся» продолжало быть самым крупным частным собранием русского авангарда в мире.
В 1998 году эта коллекция приобретается греческим правительством и ныне хранится в Государственном музее современного искусства им. Георгия Костаки в Салониках, который был открыт через десять лет после смерти отца.

В.З. О Георгии Дионисовиче нужно писать книги: о том, как смог один человек сохранить и распространить по миру целое направление русской живописи — классический авангард, о том, как он мечтал о создании музея современного искусства в Москве, о том, как вся-кий раз, возвращаясь из поездок за границу, Георгий Дионисович говорил: «Жить надо только в России!»

Костаки остался в России произведениями авангарда в Третьяковской гале-рее, иконами в Музее имени Андрея Рублева, работами талантливой молодежи вре-мен хрущевской оттепели, коллекцией глиняной игрушки, переданной им Музею де-коративно-прикладного искусства. Костаки остался в России в памяти тех, кто его знал, и верится, что завоюет сердца тех, кому еще предстоит открыть для себя этого удивительного человека.