Из истории музейного собирательства. «Союз русских художников» в коллекции Архангельского музея изобразительных искусств

Коллекция музея включала около полутора тысяч экспонатов. В их числе — небольшое количество произведений древнерусского искусства, перешедших после революции в краеведческий музей из Архангельского епархиального древлехранилища. Около трёх десятков произведений русской живописи и графики поступали в разное время в краеведческий музей из Академии художеств и Русского музея. В 1966 году к ним добавились еще картины из Сольвычегодского историко-художественного музея, куда они поступили в 1920 и1921 году из Государственного музейного фонда. Основная же масса работ принадлежала местным художникам. В целом, это было бессистемное, случайное, совершенно не изученное собрание картин, далеко не равнозначных по своей художественной ценности. В Архангельске не было частных коллекций, не было местных меценатов. Только на свои силы мог рассчитывать музей. Особенность его собрания заключается в том, что оно является результатом активной собирательской работы, примером того, как появившийся только в последней трети XX века художественный музей стал по ценности и полноте своего собрания одним из лучших музеев России. В настоящее время коллекция включает свыше 30.000 произведений отечественного искусства от XIV века и до наших дней.
Беспрецедентной была собирательская работа музея в области русского искусства XVIII — начала XX веков. Начав знакомство с частными коллекциями только в 1968 году, музей сумел установить плодотворные творческие контакты со многими коллекционерами Москвы, Ленинграда, Киева и в 1970-е – 80-е годы был одним из самых активных собирателей.

В шестидесятые годы работы русских художников начала ХХ века в столичных собраниях ещё встречались довольно часто, и нам удалось приобрести произведения, достойно представляющих этот сложный и необычайно интересный период в развитии русского искусства. К 100-летнему юбилея Союза русских художников мы решили организовать в залах музея выставку, на которой представлены почти все основные члены объединения и экспоненты их выставок (около двухсот произведений живописи и графики) Выставка сопровождается интересным иллюстративным материалом ( каталоги, газеты тех лет, фотографии художников), часть которого любезно предоставлена нам Светланой Ивановной Глобачёвой из архива Владимира Павловича Лапшина.

Каждое из представленных произведений имеет свою историю. Мы до сих пор по крупицам добавляем сведения о наших экспонатах. Только уточнение одного названия картины приводит порой к интересным сведениям. Расскажем о некоторых из них.
Среди экспонатов из Сольвычегодского историко-художественного музея была картина Станислава Жуковского «Старая усадьба зимой», подписанная 1911 годом. На обороте, на нижней планке подрамника, сохранилась едва прочитываемая надпись выцветшими чернилами: Б.О. О…А 172... 695 по описи №131. Эта надпись привела к материалам петроградского отделения Государственного музейного фонда и позволила выяснить, что картина была когда-то в петербургском собрании М.П.Гренстранда и под названием «Пейзаж в парке» была передана в ГМФ, а оттуда в 1920 году под названием «Старая усадьба зимой» поступила в Сольвычегодский музей. Названию доверять не приходится, так как известно, что при передаче из одного учреждения в другой оно в большинстве случаев давалось случайно. Сейчас мы работаем над полным научным каталогом собрания, и постоянно возникает вопрос, под каким названием поместить произведение в каталог. Помню, на одном из музейных совещаний в Русском музее Юрий Викторович Смирнов советовал при отсутствии авторского названия давать картине название как можно более точное. Кстати, более верным было бы назвать наш пейзаж «Старая усадьба ранней весной».

В 1984 году в Архангельске побывал художник Эдуард Выржиковский. В письме Архангельскому музею от 23.12.84 он приводит любопытные сведения о нашей работе: «Теперь два слова о посещении вашего музея. С.Ю. Жуковский у вас, оказывается, есть. Я бывал несколько раз в тех местах, где написана эта блестящая вещь. В книге М.И.Горелова о Жуковском , в списке произведений неверно указано, что эта картина вариант работы 1910 г. «Старая усадьба. Май» (Минск. БССР). Она написана в имении Л.Г Бельярминова «Бережки». А минская вещь написана во «Всесвятском», принадлежавшем Милюкову. Несколько лет назад от остатков (руин) дома я писал этюд с этой знаменитой елью, с двумя вершинами, а позапрошлым летом я уже видел эту ель упавшую и обречённою быть распиленной на дрова. На память о Жуковском и об этой ели я отломил обе верхушки, они стоят у меня в мастерской, и что удивительно, до сих пор сохраняют запах живого дерева...» Это печальное и трогательное письмо позволяет уточнить название. «Старая усадьба» (Ель с двумя вершинами в усадьбе Л.Г.Бельярминова «Бережки»)

Пейзаж Л.В.Туржанского «Весеннее солнце» почти неизвестен исследователям его творчества. Он опубликован впервые в 2001 году в альбоме-каталоге при подготовке к выставке в ГТГ (проект «Золотая карта России»). Это одна из ранних работ художника, написанная в его любимом Малом Истоке, вблизи Екатеринбурга, куда он приезжал почти ежегодно. Это его любимое время года, его земля, покрытая побуревшей прошлогодней травой, с остатками талого снега, написанная сочным пастозным мазком. Именно в те годы, по словам С.Глаголя, «художнику удалось найти свою скромную и тем не менее сильную гамму красок, и он владеет ею с таким чутьём, что в его черноватых пейзажах солнца больше, чем в ярких красках Жуковского» .

История передачи картины из одного учреждения в другое, позволяет утверждать, что пейзаж является одним из самых ранних произведений художника. Когда-то он попал в Государственный музейный фонд из Московского Публичного и Румянцевского музея. Имевшаяся на старой дубовой раме наклейка с надписью «Дар Свешникова», свидетельствует о том, что в собрание этого музея пейзаж поступил уже в 1907 году, именно тогда Румянцевский музей принял дар гражданина Переяславля-Залесского И.П.Свешникова , в числе которого была картина Туржанского с названием «Весна» . Сейчас трудно сказать, была ли наша работа на какой-либо выставке, так как названия «Весеннее солнце» и «Весна» встречались у Туржанского неоднократно. Недаром местные художники шутили: приехал Туржанский — начинается весна.

Известно, что ранние работы большинства художников Союза не избежали импрессионистических исканий. Почти все бубнововалетцы в своём раннем творчестве прошли не избежали их: Кончаловский, Машков, Лентулов, Куприн, Фальк, Бурлюк. Это подтверждают представленные на выставке работы этих авторов. Музей обладает двумя ранними работами П.Кончаловского, написанными в 1903 году в Архангельске. Они раскрывают творчество этого мастера с несколько неожиданной стороны. В 1972 году у сына художника М.П.Кончаловского нам удалось приобрести чисто импрессионистический пейзаж «Архангельск. Корабли в порту», где виртуозная игра розовато-голубых и жёлтых мазков создаёт впечатление трепещущих парусов в солнечный день и их отражение в воде. И совсем в ином ключе написана «Зима. Мельница на Кегострове» (из собрания И.И.Подзорова), по своему лирическому звучанию близкая деревенским пейзажам Коровина и Серова. Тут Кончаловский ещё не нашёл себя, в поисках своего стиля он стремительно осваивал те направления, которые существовали в русской живописи начала века, чтобы затем перейти к живописной манере бубнововалетцев.

Поиск произведений, написанных известными русскими художниками на нашем Севере и непосредственно в Архангельске, была одной из главных задач собирательской работы музея Их мы искали всегда и при любом сведении о чём-либо подобном мчались по указанному адресу. В начале 1980-х годов удалось мне попасть в дом Нины Александровны Ивановой, сестры известной московской собирательницы Татьяны Александровны Богословской, которой уже не было в живых. Когда-то собрание Богословских было одним из самых значительных в Москве. Там были портреты Рокотова, Брюллова, Тропинина, «Два лада» Михаила Нестерова. Я же шла туда в надежде приобрести «Пристань в Архангельске» Константина Коровина. Эту небольшую работу я увидела висящей на стене, но хозяйка не спешила с ней расставаться. Я обратила тогда внимание ещё на натюрморт с букетом васильков в простой банке на подоконнике, привлекающий своей безыскусностью, написанный Константином Юоном, но увезти мне удалось тогда только «Пейзаж с красным домом» Германа Фёдорова, кстати, очень живописную, написанную свободным мазком, красивую по колориту работу, которая сейчас тоже находится на выставке Союза.

В те годы мы никогда не возили с собой наличные деньги, а оставляли владельцам музейный акт о приёме картины на хранение, отсылая после оформления всех необходимых бумаг денежную сумму на книжку коллекционера. И вот спустя какое-то время в музей пришло письмо из Феодосии, автор которого Евгений Константинович Михайлов, племянник Н.А.Ивановой, сообщал, что он стал наследником коллекции. Разбираясь в бумагах своей тёти, он натолкнулся на акт нашего музея и поинтересовался, расплатились ли мы за взятую картину. Завязалась переписка. Естественно, мы напомнили ему о нашем желании иметь коровинскую работу, но какое-то время только обменивались поздравительными открытками к праздникам. И вот, наконец, мы получили приглашение приехать в Феодосию, чтобы приобрести «Пристань в Архангельске». Думаю, что большую роль сыграл здесь тот факт, что его жена Евдокия Михайловна была родом из Архангельска. В Феодосии я поинтересовалась, где же «Васильки» Юона, и оказалось, что они отправлены на закупку в ГТГ, но цена, которую там предложили за натюрморт, Михайловых не устраивает. И вдруг Евгений Константинович предлагает мне купить для музея Юона, он вручает мне доверенность на получение в ГТГ этой работы и настаивает на том, чтобы я её оттуда забрала. Положение было щекотливым. Но по возвращению в Москву я рискнула пойти в Третьяковку с его доверенностью. Главный хранитель была удивлена таким оборотом дела и предложила зайти завтра. Я позвонила в Феодосию и сообщила о результатах моего визита. А назавтра меня пригласили к тогдашнему директору галереи Юрию Константиновичу Королёву, и был нелицеприятный разговор, суть которого заключалась в том, что меня упрекнули в нарушении музейной этики, в том, что провинциальные музеи повышают цену. В душе я была согласна с ним, но разве возможно отказаться от работы, о которой ты давно мечтал и владелец которой настаивал (двумя телеграммами), чтобы «Васильки» попали в архангельский музей. Сейчас «Васильки в луче солнца» Константина Юона, побывавшие на многих выставках советского искусства, принадлежат нашему музею и своей неброской красотой не могут никого оставить равнодушным. Что же касается коровинской работы, то надо было найти какие-то данные, подтверждающие, что она написана именно на Севере, уточнить её авторское название. Что было известно? Наш Север для русских художников «открыли» Серов и Коровин. По рекомендации Саввы Ивановича Мамонтова в 1894 году они совершили поездку на Север, побывали на Мурманском побережье и в Архангельске. На Всероссийской промышленно-художественной выставке 1896 года в Нижнем Новгороде Коровин выставил огромное панно для павильона «Север», часть которого изображала «Базар у пристани в Архангельске». Этой работе предшествовало написание этюдов, которые разошлись затем по музеям и частным собраниям. В Третьяковской галерее до сих пор хранится коровинский этюд «Архангельск», подписанный автором 1897 годом. Именно с ним, по нашей просьбе, сравнивали сотрудники галереи приобретаемый нами этюд, и пришли к выводу, что он идентичен работам Коровина. Позднее в каталоге выставки 1953 года, организованной в Центральном доме работников искусств (ЦДРИ), я натолкнулась на упоминание работы К.А.Коровина «У причала. Архангельск», (1897).
Размеры работы совпадали с нашим пейзажем, а в списке коллекционеров, предоставивших картины на выставку, была упомянута и Т.А.Богословская. А затем в старом дореволюционном журнале «Кривое зеркало» за 1910 год мы нашли воспроизведение этой работы Коровина под названием «В Архангельске» , которая в то время вместе с другими северными пейзажами художника принадлежала московскому врачу И.И. Трояновскому. Журнал даёт высокую оценку этого собрания: «взято всё лучшее». Там был Врубель, Серов, Рябушкин, А.Бенуа, Борисов-Мусатов, Шишкин, Поленов, 16 картинами был представлен Левитан, с которым Трояновского связывала дружба до самых его последних дней. Левитан умер на руках Трояновского. Думаю, что наш коровинский пейзаж «В Архангельске» Левитан видел.

В 1973 году в собрании В.Н.Виноградова мы приобрели пастель В.Э.Борисова — Мусатова, изображающую задумчивую «мусатовскую» девушку в платье старинного фасона, которая сидит на кушетке, склонившись над каким-то музыкальным инструментом. Работа подписана 1900 годом и имеет надпись тушью на лицевой стороне: Посвящаю Ольге Григорьевне Корнеевой. Выражение душевной красоты — чувство искренности есть удел немногих. Декабрь 1901 Виктор Мусатов». Каково авторское называние картины, мы тогда не знали. Нашли её воспроизведение в журнале «Мир искусства» под названием «Рисунок», с указанием на то, что она участвовала на выставке картин Московского товарищества художников в 1902-1903 г. Это была типичная работа художника, наполненная, по выражению самого автора, «мелодией грусти старинной», причём той его поры, когда музыка присутствовала не только в ритме линий и пятен, но и в самом названии: «Осенняя мелодия»(1899), «Гармония»(1900), «Мотив без слов (1900). В списке произведений вышедшей в 1966 году монографии А.А.Русаковой «В.Э. Борисов — Мусатов», нашу работу мы не нашли. Знали только, что изображена здесь Елена Эпильдифоровна Мусатова, сестра художника, которая была частой моделью для романтических, погружённых в мир грёз героинь его полотен. Но в примечании к третей главе А. Русакова упомянула картину «Романс», где изображена Елена Эпильдифоровна, сидящая на кушетке и играющая на цитре. При встрече Алла Александровна подтвердила, что в Архангельском музее именно та исчезнувшая картина Мусатова «Романс», а позднее в журнале «Солнце России» мы нашли воспроизведение этой работы с предполагаемым названием. Посвящение же Ольге Григорьевне Корнеевой связано с тяжёлыми и мучительными для Мусатова отношениями с женой саратовского художника Фёдора Максимовича Корнеева. Будучи преподавателем Боголюбовского рисовального училища, он вёл студию «для аристократических дам и девиц, для Софьи Фамусовой, которая скучала, проживая у тётки…»

Какое-то время Мусатов любил бывать в доме Корнеевых. Его дружеская привязанность к хозяйке дома переросла в сильное безответное чувство. И когда она назвала его притворщиком, который хитрил, скрывая под маской дружбы совсем иные чувства, Мусатов был потрясён. Он-то мечтал, что Ольга станет его Симонеттой, которая осветит всё его искусство, даст ему силу. Были взаимные упрёки, было примирение. В декабре 1901 года на картине «Романс» он напишет это посвящение. С горечью он писал ей: «Я был от Вас так близко, и так далеко мы были друг от друга. Точно в разных звёздных мирах...» Тем не менее добрую память о Мусатове Корнеевы будут долго и ревниво хранить. А судьбе было угодно, чтобы Фёдор Максимович, вероятно, именно в Архангельске закончил свой жизненный путь. Несколько лет назад сотрудники Саратовского музея в присланном письме интересовались, не известно ли нам что-либо о Ф.М.Корнееве, который в начале 1930-х годов был сослан в Архангельск. Только в одном из каталогов выставки произведений архангельских художников мы нашли упоминание какого-то КОРНЕЕВА (без инициалов), который выставил скульптуру «Портрет изобретателя Попова». Расспросы художников, живших в Архангельске в 1930-е годы, ничего не дали. А «Романс», одно из самых поэтичнейших произведений Борисова-Мусатова вместе с его «Портретом дамы» достойно представляют художника на нашей выставке.

Художники СРХ уделяли большое внимание русской истории. Их призыв объединить молодые талантливые силы для процветания национального русского искусства — не мог не коснуться Николая Рериха. В эти годы он был всецело поглощен вопросами скандинавско-русских связей. Известно, какое внимание уделял он своему происхождению. Его фамилия уходит в глубь веков, в историю викингов, пришедших на славянские земли. Мать была истинной псковитянкой. Его детство и юность, проведённые в имении отца Изваре, Петербургской губернии, окружающая природа, с её озёрами, древними курганами, раннее увлечение археологическими раскопками — всё способствовало погружению в историю.
Музей обладает картиной Рериха «Волхов. Ладога», которая занимает совершенно особое место в его творчестве. В этой картине есть всё, что волновало раннего Рериха: место, откуда пошла русская земля, тайна курганов, которую он пытался раскрыть, участвуя в археологических раскопках, поиски того живописного языка, которым можно говорить о прошлом. Может быть, его скандинавские корни позволили ему увидеть мир глазами человека минувших эпох, когда природа полна тайн. Может, потому всё в этой природе кажется у Рериха застывшим, превратившимся в камень: земля, деревья, облака. Прочитываются и декоративные поиски Рерихом своего стиля, его обращение к соотношениям крупных цветовых пятен.
Вспоминается прошлогодняя встреча с Анатолием Николаевичем Кирпичниковым, доктором исторических наук, профессором, зав.отделом славяно-финской археологии ИИМК РАН, руководителем археологических раскопок в Старой Ладоге.. Он приезжал в Архангельск на какую-то конференцию и дважды заходил в наш музей, чтобы взглянуть на картину Рериха. Увлечённый археологией и историей России человек, он убеждал нас в том, что в Архангельском музее находится самая значительная в творчестве Рериха картина. Мы узнали от него, что это единственное на Руси место, где православный храм соседствует с языческими святынями, а это свидетельствует о терпимости православия к другим религиям. И действительно: всё в этой картине наполнено седой стариной. Во-первых, с этим пейзажем связана одна из самых замечательных страниц истории Русского государства, интерес к которой вновь возник в наши дни: Старая Ладога отмечает своё 1250-летие. Археологические раскопки показали, что Старая Ладога существовала уже в 753 году.
Описывая этот пейзаж, Рерих заметил: «Везде что-то было, каждое место полно минувшего. Вот оно историческое настроение » . Перед нами застывшая история, таинственная земля, на которую в 862 году пришли викинги, и Рюрик стал княжить в Старой Ладоге. Мы видим курган, где был похоронен тот самый вещий Олег, который принял смерть от своего коня.
На нашей картине минувшее оживает и в белой башенке монастырской стены, что спустилась к самой воде. Это часть Успенского монастыря, первое упоминание о котором относится к 1500 году. В XVIII веке монастырь использовался как место ссылки. Так с 1718 по 1725 год здесь была заключена Евдокия Лопухина, первая жена Петра 1. В этом монастыре с 1754 года отбывала наказание жена А.П.Ганнибала (прадеда А.С.Пушкина) Евдокия Андреевна Диопер, кстати, уроженка Архангельска. За купами деревьев на возвышении, стоит церковь во имя Рождества Иоанна Предтечи. Она возведена в 1695 году. Это первая каменная постройка в древнем Иоанно-Предтеченском монастыре, которому благоволили Годуновы: в 1604 году специально для обители были отлиты два колокола с дарственной надписью. Поистине «историческое настроение», которое художник смог передать, потому что рано почувствовал, что ничто не приближает так к ощущению древнего мира, как собственноручная раскопка и прикасание к предмету древности, как знакомство с летописями в Публичной библиотеке. И потому о мире древних он не может рассказывать тем языком, которым пользовался Виктор Васнецов. Он ищет и находит способы передачи мира древних. Стоит заметить, что в советское время наша работа в обширной литературе о художнике не упоминалась, вероятно, потому, что долгое время была в частных собраниях. Она не датирована, но дореволюционная литература о Рерихе позволила определить время написания этой картины. Она дважды репродуцировалась: в журнале «Мир искусства» за 1902 (без даты) и в монографии «Н.К.Рерих», выпущенной издательством «Свободное искусство» в 1916 году . В последней под однотонным воспроизведением есть надпись: Волховъ. Этюд 1899 г. Собр. г. Направника. Эта дата указывается и в списке произведений Рериха, составленными Сергеем Эрнстом в 1918 году. В собрание нашего музея картина поступила в 1968 году. Это была первая поездка в Москву, когда мы попали в коллекцию А.Л.Мясникова, знаменитого московского врача-терапевта. Помню, картина стояла на полу, она только что вернулась из Америки, где была выставка русской живописи. Инна Александровна, вдова коллекционера, сказала, что она уже привыкла, что картины нет на стене, и уступила её нашему музею.

Есть на нашей выставке ряд работ, которые участвовали на выставках Союза и отражены в каталогах: «Кукла и цветы» Михаила Яковлева, два пейзажа А. Исупова, «Портрет Марины Цветаевой» Н.Крандиевской. Следует отметить высокое качество скульптурных работ В.Домогацкого и Н.Андреева.
В московских коллекциях нам повстречался ряд любопытных вещей, ценность которых со временем всё возрастает. На нашей выставке есть, например, нашумевшая в своё время картина Модеста Дурнова «XIX век», изображающая на фоне Эйфелевой башни знаменитых деятелей государственной и общественной жизни уходящего века.
Картина не стала эпохальной, хотя замысел был интересный, в художественном отношении вещь довольно слабая. Но она отражает, чем жила русская интеллигенция рубежа веков, их споры, их взгляды на роль личности в истории. В жизни Москвы Дурнов играл особую роль, о которой прекрасно сказал его биограф: «Во всякую эпоху бывают лица, которые не будучи сами творцами самостоятельных художественных ценностей, являются носителями и распространителем идей и вкуса. В старой дореволюционной Москве таким эстетическим авторитетом был Модест Дурнов».

   В целом, имеющиеся в собрании музея произведения подчеркивают общие тенденции Союза и индивидуальные особенности их авторов. Светлая мажорная окраска, свойственная работам художников этого объединения, прослеживается в “Березах” П.Петровичева, отмеченных импрессионистическими исканиями, пейзажах С.Виноградова. Свежестью этюдного восприятия природы отмечены и написанные словно бы на одном дыхании пейзажы К.Коровина, А.Архипова, натюрморт М.Яковлева. Виртуозно кладет штрих за штрихом А.Архипов, создавая “Крестьянскую девушку за рукоделием.”. Написанная темпераментно и широко, она созвучна образам архиповских крестьянок и окрашена оптимизмом, присутствующим в большинстве полотен мастеров, вошедших в Союз.