Швейцарский Петербург Петра I

Два века спустя, когда Петр I в продолжительных беседах со своим наилучшим другом и советником женевцем Франсуа Лефортом пришел к решению о необходимости укрепления северо-западных рубежей России, то выбор его пал на швейцарского фортификационных дел мастера — Доменико Андреа Трезини (1670-1734). Чтобы иметь надежный заслон от шведов на северных подступах к Москве, нужна была крепость. Северная война со Швецией (1700-1721) была в разгаре. Как писал А.С. Пушкин: «...отсель грозить мы будем шведу. Здесь город будет заложен назло надменному соседу». Прежде чем «открыть окно в Европу», нужно было закрыть дыру в Россию на ее западных рубежах. Швейцарский строитель, найденный петровским «оратором чрезвычайным ко двору Его Королевскаго Датскаго Величества» Андреем Петровичем Измайловым в Копенгагене и прибывший в Москву в 1703 году, с этой задачей успешно справился. Сначала он построил форт Кроншлот (Кронштадт), боевое крещение которого состоялось два месяца спустя после завершения строительства, когда шведская эскадра попыталась прорваться в устье Невы и два дня бомбардировала форт, но безрезультатно. «Боевое крещение» выдержал и швейцарский архитектор, полюбившийся с этого времени русскому царю. Петр I поручает ему строительство главной крепости российского царства — Петропавловской.

Петропавловская крепость так же, как в своё время Кремль в Москве, явилась прологом к созданию российской столицы. Ибо за крепостью последовали Адмиралтейство (судостроительные верфи), морской порт, город, который в 1712 году, лишь девять лет спустя после начала строительства в устье Невы, был объявлен столицей государства российского. Вместе с ростом амбиций царя разрастался и город, нареченный его именем. А с ними рос фортификационных дел мастер, ставший в России «архитектом цивилии и милитарии», Доменико Андреа Трезини (на русский лад — Андрей Петрович Трезин), ставший первым и главным архитектором нового города с окладом в 1000 рублей, положенным ему еще тогда, когда речь шла лишь о строительстве крепости. И на протяжении всей жизни Петра венценосный патрон, являвшийся крестным отцом сына архитектора (родившегося от второй жены в 1710 году), так и не увеличит жалованья швейцарцу, самоотверженно служившему своим талантом России и Царю, которые предоставили Художнику уникальную возможность построить Город! И не просто город, а столицу России. Лишь два с половиной столетия спустя история повторилась: такой шанс был дан Оскару Нимейеру, построившему новую столицу Бразилии. Но о тех условиях, в которых трудился знаменитый архитектор ХХ века, и о тех возможностях, которые он имел, Трезини не мог даже мечтать.

Лишь его неиссякаемая энергия, необыкновенное трудолюбие и работоспособность в сочетании со швейцарским воспитанием позволили самому знаменитому у себя на родине выходцу из «...местности, — по образному выражению А.Н. Бенуа, — пространством не больше треугольника, который соединил бы Адмиралтейство, Стрельну и Царское Село», не только выжить в российских условиях, но и плодотворно работать. Каждодневно он вставал в пять часов утра и работал до одиннадцати; затем, после двухчасового перерыва на обед зимой и трехчасового перерыва летом — до наступления темноты. А по вечерам — работа над планами города, его отдельных районов, проектными чертежами. И так тридцать лет! За которые архитектор успел построить столько — сначала деревянных (1703-1711), затем фахверковых, то есть мазанковых (1711-1714), и наконец каменных зданий, — сколько его преемники не построили за сто последующих лет.

Среди наиболее известных, дошедших до нашего времени построек Доменико Трезини центральное место занимает упоминавшаяся выше Петропавловская крепость с одноименным собором. Колокольня собора (высотой 122,5 метра — на 32 метра выше колокольни Ивана Великого в Московском Кремле) с отреставрированным и водруженным в феврале 2003 года ангелом являлась и продолжает являться как бы камертоном всего городского ансамбля Санкт-Петербурга. Вот как воспринимался Петропавловский собор современниками Д.А. Трезини: «Крепостная церковь: — писал в 1721 году камер-юнкер Ф. Берхгольц, — самая большая и красивая в Петербурге; при ней высокая колокольня в новом стиле, крытая медными, ярко вызолоченными листами, которые необыкновенно хороши при ярком солнечном свете... Куранты на кoлoкoльне так же велики и хороши, как Амстердамские, и стoили, гoвoрят, 55 000 рублей (куранты стоили 45 000 — А.Т.). На них играют каждое утро от 11 до 12 часов, кроме того, кaждыe полчаса и час они игpaют еще сами сoбoй, привoдимые в движение большой железнoй машиною с медным валом...». Двести сорок лет спустя, в многотомной Истории русского искусства будет написано: «Лучшей частью сoбoра является мoнументальная, выразительная по силуэту кoлoкoльня, кoмпoзициoннo oбъединяющая разбрoсанную по берегам Невы гoрoдскую застрoйку» (курсив наш. — А.Т.). Отдельного упоминания заслуживают Петровские ворота — парадный вход в Петропавловскую крепость. Созданные в честь освобождения берегов Невы, Финского залива и первых побед России над шведами, они являются первой (если не считать несохранившейся арки, построенной в Нарве в 1705 году также Трезини) и единственной триумфальной аркой петровского времени, дошедшей до нас такой, какой она была задумана архитектором и исполнена сначала, в 1708 году, в дереве, а десять лет спустя — в камне.

Наряду с исполнением «первейшей из главных работ» Доменико Трезини осуществил регулярную планировку Васильевского острова; составил «образцовые», или, говоря современным языком, типовые проекты жилых городских домов для «именитых», «зажиточных» и «подлых»; являлся автором проекта Александро-Невской лавры. Он построил Летний дворец Петра Первого в Летнем саду и первое правительственное здание — здание Двенадцати коллегий на Васильевском острове, являвшееся самым большим зданием северной столицы (его длина — 383 метра!). А также великое множество других построек, не сохранившихся до нашего времени, среди которых были и два Зимних дворца, и Гостиный двор...

Однако не только строительством ограничивается вклад Трезини в русское искусство, в русскую культуру. Не менее весомым являлся его вклад в обучение, как бы сейчас сказали, «национальных кадров». Его архитектурно-инженерную академию прошли десятки, если не сотни русских учеников, самым знаменитым из которых является первый русский архитектор Михаил Земцов (1686-1743). Автор монографического исследования о швейцарском архитекторе Ю.М. Овсянников пишет: «Если бы Доменико Трезини ничего не построил в Петербурге, а только воспитал бы первого талантливого русского зодчего, то и тогда он должен был бы остаться в памяти благодарных потомков».

Интересно в этой связи будет сопоставить положение иностранного и русского художника в петровской России. Михаилу Земцову по окончании в 1723 году его ученичества у Доменико Трезини было присвоено звание гезеля (помощника архитектора) и положено жалованье в 15 рублей в месяц. В следующем году ученик Трезини успешно сдает экзамен на звание архитектора. Скульптор Барталомео Карло Растрелли, так же как и Доменико Андреа Трезини, входивший в экзаменационную комиссию, предложил назначить жалованье русскому архитектору в 1000 рублей. Надо заметить, что Растрелли, в отличие от Трезини, был свободным художником и на государственной службе не состоял. Трезини, гордость которого была уязвлена таким предложением (он сам вот уже 20 лет получал 1000 рублей), предложил 600. Канцелярия от строений — ей принадлежало последнее слово — положила 550 рублей. Немецкому же архитектору Андреасу Шлютеру, приглашенному на царскую службу в 1713 году и умершему в русской столице в 1714-м, и французу Жан-Батисту Леблону, прибывшему в Петербург в августе 1716 года и умершему там же менее чем три года спустя, жалованье было определено в 5000 рублей. Первого архитектора новой столицы нельзя не понять. В его контракте, заключенном в 1703 году от имени царя, было записано: «Именованному Трецини сверх того обещаю, как явно показал искусство, художество свое, чтоб ему жалованья прибавить». Искусство Трезини явно показал, а вот царь обещания своего не выполнил и держал Трезини до конца его жизни в «черном теле». Этому можно найти объяснение в следующем, приписываемом Петру I, рассуждении о том, «как надлежит обходиться с... людьми разных наций и содержать их... Принимая их в службу, должно делать с ними договор или определять им жалованье не только по их способности и ожидаемой от них пользе, но также по свойству их нации и обыкновенного образа жизни.

Французу всегда можно больше давать жалованья; он весельчак и все, что получает, проживает здесь.

Немцу также должно давать не менее, ибо он любит хорошо поесть и попить, и у него мало из заслуженного остается.

Англичанину надобно давать еще больше. Он любит хорошо жить, хотя бы должен был и из собственного имения прибавлять к жалованью.

Голландцам должно давать менее; ибо они едва досыта наедаются, для того чтобы собрать больше денег.

А итальянцам (к которым относился и Д. Трезини. — А.Т.) — еще менее, потому что они обыкновенно бывают умеренны, и у них всегда остаются деньги; да они и не стараются скрывать, что для того только служат в чужих землях и живут бережливо, чтобы накопить денег и после спокойно проживать их в раю своем, в Италии, где в деньгах недостаток».

Что же касается оплаты труда русских архитекторов, то их как при Петре Великом, так и при его преемниках ценили — в денежном выражении — во много раз дешевле иностранных. Упоминавшийся выше М.Г. Земцов с 1724 года и до конца своей жизни получал все те же 550 рублей, несмотря на его неоднократные прошения об увеличении жалованья. Лишь незадолго до смерти первого русского архитектора императрица Елизавета Петровна в ответ на очередное прошение пожаловала архитектора чином подполковника «за долголетнюю ево службу и радение пред протчими архитекторами». Однако жалованья не прибавила. Лишь после смерти Петра восшедшая на престол Екатерина I, не без содействия со стороны Александра Даниловича Меншикова (для которого Трезини немало поработал на протяжении своей жизни), в 1726 году увеличила жалованье архитектору до 1500 рублей. А три месяца спустя ему был присвоен чин инженер-полковника, что соответствовало шестому классу по установленной Петром табели о рангах и давало право на титул «Ваше высокоблагородие», а также российское потомственное дворянство. На следующий год жалованье было увеличено до 1700 рублей, которые архитектор получал до своей смерти, то есть до февраля 1734 года. Постепенно забылись и имя архитектора, и то, что он сделал во время своей тридцатилетней службы России. И только в начале ХХ века благодаря публикациям работ А.Н. Бенуа, И.Э. Грабаря и М. Королькова к швейцарскому архитектору пришло признание. «...Мы, — писал в 1914 году И.Э. Грабарь, — должны с признательностью еще раз подчеркнуть огромную роль этого замечательного человека в создании облика Петербурга. Петропавловская колокольня для Петербурга то же, что башня св. Марка для Венеции, что собор для Страсбурга или Иван Великий для Москвы; отнимите их, и «лицо» города сразу изменится. Вызвавшая позже столько подражаний по всему русскому северу, потянувшая за собою очень многое и в самом Петербурге, «обязывающая» и связывающая до сих пор архитектора, который вздумает предпринять поблизости постройку монументального характера, — колокольня эта является единоличным созданием Трезини, и уже она одна обеспечила бы ему почетное место среди деятелей Петровской эпохи».

Если Д. Трезини был первым архитектором Санкт-Петербурга, то его соотечественник из швейцарского города Сент-Галлена Георг Гзель (1673-1740) был первым иностранным художником, приглашенным лично русским царем для работы в новой столице. Их встреча состоялась в 1716 году в Амстердаме во время второго европейского турне российского монарха по Европе. Как сообщает первый историк русского искусства Якоб Штелин, царь и художник неоднократно встречались на аукционах картин. «Будучи однажды на публичной распродаже в Амстердаме, — повествует Я. Штелин, — он (царь. — А.Т.) очутился рядом с торговцем старыми вещами по имени Ксель из Швейцарии. Он был сам недурным историческим и бытовым живописцем и, главное, замечательным знатоком мастеров нидерландской школы. Здесь-то Петр Великий и приобрел то собрание картин, большинство коих послужило украшением Петергофа, а остальные убранством передних комнат. Но, дабы иметь кого-нибудь для надзирания и для приобретений такого рода, Петр взял к себе на службу Кселя и увез его в Петербург. Этот художник исполнил несколько картин в присущем ему роде, среди коих надо отметить мертвую голову с потухшей, еще дымящейся свечою, музыкальные инструменты и проч. Умер он: в весьма престарелых летах, будучи живописцем Академии Наук».

Русский царь оценил не только познания швейцарца в области истории живописи, но и его талант художника. Возможно, что Петр I также оценил талант его жены Доротеи Марии Генриэтты Гзель (1678-1743), являвшейся дочерью знаменитой немецкой художницы Марии Сибиллы Мериан (1647-1717). Самое известное ее произведение, «Метаморфозы суринамских насекомых, нарисованные с натуры и в натуральную величину и описанные Марией Сибиллой Мериан» (1705), равно как и другие работы, а также более 250 рисунков Петр I приобрел сразу же после смерти художницы в 1717 году и привез их с собой в Петербург. Кончина не позволила Марии Сибилле завершить работу над третьей частью «Книги о гусеницах». Ее закончила младшая дочь Доротея, сопровождавшая, к слову говоря, свою мать во время путешествия в Суринам. Таким образом к встрече с Петром Доротея Гзель (урожденная Графф) была уже, как и ее супруг, сложившейся художницей. Так что не совсем ясно, почему именно Петр I пригласил в Россию чету Гзель: из-за Георга Гзеля или из-за Доротеи. Но как бы то ни было, Петр заполучил сразу двух искусных художников, которые прибыли в Санкт-Петербург в 1717 году с тем, чтобы остаться в этом городе навсегда. Жалованье им было положено вначале всего 200 рублей, позднее 600 — на двоих.

Интересно отметить: несмотря на то, что Трезини и Гзель работали и жили почти двадцать лет в одном городе, в литературе нет никаких указаний на то, что между двумя швейцарскими семьями существовал какой бы то ни было контакт. Это, возможно, объясняется тем, что они работали по разным ведомствам. Первый в Канцелярии от строений, второй — в Академии наук. А возможно, и тем, что Трезини был все-таки первым архитектором, в то время как Гзель находился в тени таких придворных художников, как И.Г. Таннауэр и Л. Каравак, и трудился не для двора, а для Академии. Был в тени — несмотря на то, что являлся первым хранителем петровской коллекции живописи, размещавшейся в Монплезире, и написал пять полотен для иконостаса собора Петропавловской крепости, который построил Трезини.

До наших дней сохранились написанные в России картины Георга Гзеля, которые хранятся в Государственном Русском музее («Портрет великана Николая Буржуа»), Эрмитаже (13 полотен: 12 поколенных фигур апостолов и евангелистов, а также «Распятие» — все работы выполнены для лютеранской кирхи св. Петра на Невском проспекте и «являются одной из самых крупных работ Гзеля, исполненных им в России») и в Летнем дворце (этюды к вышеперечисленным работам). О сохранившихся работах Доротеи Гзель известно гораздо меньше. Так, например, две ее акварели есть в Павловском дворце-музее. Возможно, гораздо больше произведений сохранилось в архивах Академии наук, для которой она много работала. Или, допустим, в Музее антропологии и этнографии имени императора Петра Великого (Петровской Кунсткамере, для которой Г. Гзель и Д. Гзель много работали). Как писал в начале века барон Н. Врангель, Доротея Гзель преподавала рисование — сначала в рисовальной школе, основанной Петром при Санкт-Петербургской типографии, а позже в фигурной палате Академии наук. В 1723 году Доротея Гзель «кунст-камору по класирам водяными красками смалевывает», и ей рекомендуется, чтобы она «во украшение кабинета рачение приложила», «дабы господину Герману из того удовольствие было». «Малярица Гзельша» писала также редких птиц.

Говоря о Доротее Гзель, особенно хотелось бы подчеркнуть, что она явилась первой иностранной художницей, приехавшей в Россию (побывав, напомним, до этого в Суринаме); первой женщиной — профессиональной художницей России, которая стала для нее второй родиной; первой женщиной — преподавателем рисунка в России (и вообще преподавателем); первой и единственной женщиной, находившейся на службе в Академии наук в первой половине XVIII века! И поэтому удивительно, что на проходившей в Третьяковской галерее в 2002 году выставке «Искусство женского рода» работы первой русской художницы-профессионала не были представлены. Еще большее удивление вызывает тот факт, что о Доротее Гзель практически ничего не было написано историками русского искусства.

На наш взгляд, вклад четы Гзель в русское искусство определяется не только тем, что они создали как художники, но и их педагогической деятельностью в рамках Академии наук, где они преподавали живопись и рисунок русским ученикам. По сути дела, они явились первыми в России учителями живописи первого поколения русских мастеров, обучавшихся на светский, европейский манер. Причем, делали они это на систематической регулярной основе на протяжении многих лет до конца своей жизни. Из расписания уроков рисовальной школы при Академии видно, что в 1726 году Георг Гзель «с 11 до 12 перед полуднем и с 4 до 5 по полудни рисовать учить будет». До нас дошли имена нескольких учеников четы Гзель: это М. Башмаков, А. Греков, Д. Ельчанинов, Г. Небольсин, Н. Назимов, Ф. Окулов, П. Пагин, С. Тюбякин, Ф. Черкасов, И. Устинов, Д. Дедешин, И. Некрасов, П. Малиновкин, И. Шелесперов, Несмеянов, Зайцев. Без всякого сомнения, их было гораздо больше. Разумеется, им было не сравниться с Ф. Матвеевым и И.Н. Никитиным, первыми «птенцами гнезда Петрова», обучавшимися за границей. Но без них было бы невозможным столь быстрое развитие светской живописи в России в последующие десятилетия XVIII века — живописи, достигшей вполне европейского уровня в портретах Ф.С. Рокотова, В.Л. Боровиковского и Д.Г. Левицкого.

В память об архитекторе Доменико Трезини, внесшем огромный вклад в создание архитектурного облика Санкт-Петербурга, Швейцария в год празднования 300-летия северной столицы подарила городу на Неве монумент «Рука творца», созданный скульптором Нага Арнолди. Монумент представляет собой возвышающуюся на постаменте бронзовую руку высотой 3,4 метра. Скульптура установлена на территории Александро-Невской лавры, строившейся по проекту Трезини — выходца из тессинской деревни Астано кантона Тичино, Швейцария. Лучшим же памятником первым художникам петровского времени Георгу и Доротее Гзель могла бы стать выставка произведений из русских и зарубежных собраний на их второй родине, в Санкт-Петербурге. Хотелось бы, чтобы это случилось до празднования следующего юбилея северного «парадиза».