Памятный хрусталь

В декорации репрезентативных кубков находили отражение значительные исторические события, празднества в честь громких побед, коронационных торжеств и дней тезоименитства. Сюжетные изображения в матовом гравированном рисунке являлись частью пышной орнаментальной композиции, исполненной пафосом барокко.
К концу XVIII столетия «стекло к случаю» постепенно утрачивает репрезентативный характер и обретает более камерную форму, превращаясь из прославляющего в памятное.

С воцарением Александра I Россия вступает в новое столетие.
Мрачные предчувствия, охватившие русское общество на рубеже веков, сменила радость надежд. Восторженная Москва приветствовала молодого императора, деятельный Петербург возлагал на него свободолюбивые чаяния и стремился к реформам. Высокое чувство гражданственности овладело передовыми кругами русского общества и стало основополагающей идеей в развитии отечественной культуры начала XIX века. Пафос духовного напряжения пронизывал все виды русского искусства времен Александра I, особенно мощно он звучал в архитектуре северной столицы. Величественная строгость петербургских дворцов требовала новых пространственных решений интерьера, изменения художественных принципов декорирования, обновления вещного мира. «Прекрасное должно быть величаво» – такова эстетическая концепция стиля, выраженная в поэтической форме, и она возносит вещь эпохи ампира на пьедестал.

Стилеобразующую роль в интерьере играют фарфор, бронза, хрусталь. Новый вид стекла, совершенно чистого и блестящего, завоевывает вкусы общества уже в самом начале XIX века. Его художественное своеобразие выявляет резец, глубоко проникающий в твердую прозрачную массу. Ограненный, как драгоценный алмаз, хрусталь сияет радужным блеском, уподобляясь бриллианту. Хрустальные вазы, оправленные в мерцающую золоченую бронзу, сверкающим великолепием украшают дворцовые залы. Бокалы, чаши, гередоны, «флейты» в торжественном порядке выстраиваются на парадном столе. Возвышенное согласие больших и малых форм выражает эстетические идеалы эпохи ампира.

Строгость хрусталя, его прозрачность, его холодная отстраненность вдохновляли современников только на протяжении первого десятилетия царствования Александра. Резкое изменение вкусов происходит на гребне великих битв и побед. Разбуженные патриотические чувства растопили лед хрустального бесстрастия, и ограненные бокалы с портретами героев 1812 года превращаются в миниатюрный памятник воинам-победителям. На стекле запечатлеваются образы полководцев, восторженные сообщения о взятии Парижа, символы побед русского воинства. Это стекло становится своего рода памятным знаком эпохи Александра I. В нем возобновляется глубокая традиция «стекла к случаю», выраженная не велеречивым языком барокко, а высоким слогом русского ампира, исполненного чувства «национального достоинства». В бокалах с портретами победителей вдохновенно звучит высокая нота героизации событий, превращая их в мемориальные.

Но вот уходит в прошлое гром побед, и высокое служение Отечеству постепенно утрачивает смысл. С воцарением Николая I наступает эпоха усердия по службе. Молодой царь, самоутверждаясь во власти, уповает на идею государственности, которая охватывает все стороны российской жизни. Образным выражением державности становится парадный Петербург. «Если верить людям, объехавшим европейские столицы — ни одна из них не сравнится с Петербургом…. невозможно удержаться от удивления, смешанного с восхищением при виде огромных улиц, конца которых не достает глаз, площадей, набережных, широких каналов, впадающих в Неву, множества дворцов и зданий, возведенных как по волшебству».

Этот великий город хранил память царствований Петра I, Екатерины II, Александра I. Новым символом власти, своего рода провозглашением ее преемственности становится воздвижение 30 августа 1834 года Александровской колонны на Дворцовой площади. «В один прекрасный день семьдесят тысяч солдат и бесчисленная толпа народа во главе с императором залила огромную площадь, чтобы в благоговейном молчании присутствовать при водружении колонны, выполненной по проекту француза г-на Монферана» . Грандиозная Дворцовая площадь обрела точку опоры, символизирующую утверждение власти Николая I.

Создание памятника Александру I – «Александрийского столпа», как стали называть колонну в Петербурге, – стало тем самым событием, которое могло послужить началом новой серии «стекла к случаю». Теперь в нем звучала не мемориальная нота, а идея прославления державного города как символа власти и идеала красоты. Даже молодое поколение, «зараженное духом своевольства», даже такие тайные недоброжелатели России, как маркиз де Кюстрин, не могли не восхищаться красотой северной столицы. «Представьте себе … синие или ярко-зеленые крыши дворцов; площади, украшенные бронзовыми статуями императоров и героев русской истории; водную гладь широчайшей реки, отражающей как зеркало все прибрежные здания …, и вы поймете, почему Петербург является … бесконечно живописным городом… Набережные Петербурга относятся к числу самых прекрасных сооружений в Европе…».

Запечатленный образ Петербурга горделиво несут хрустальные формы, поставленные на тонкую ножку, в своей архитектонике сочетающие ограненный мелким алмазом «пьедестал» и гладкостенный высокий корпус, слегка расширенный раструбом («флейта»), уподобленный египетским стилизованным цветкам лотоса. Реальные виды изображаются на стекле золотой и серебряной красками, нередко бокалы золотятся изнутри, и тогда знакомые очертания дворцов и площадей выступают темным серебряным силуэтом в золотом ореоле. Город узнаваем по характерным очертаниям Дворцовой площади, арке Генерального штаба, Ростральным колоннам, шпилю Адмиралтейства, который вырывался из тускло мерцающего архитектурного силуэта. Золоченые шпили – «своеобразные черты Петербурга», «нарушающие монотонные линии крыш города. Наиболее примечательны из них – шпиль цитадели, колыбели Петербурга и адмиралтейская игла» – так описывает символы Северной столицы де Кюстрин. Они «поражают своей исключительной смелостью. Они столь высоки и тонки, что просто непонятно, каким способом … держатся в воздухе».

Среди многочисленных видов Петербурга особое предпочтение художники отдавали изображению новой Биржи, возведенной на стрелке Васильевского острова по проекту Тома де Томона и торжественно открытую Александром I в 1816 году. Секретарь французского посла поэт Ж.Ф. Лансело назвал ее «храмом, величественно возвышающимся на оконечности мыса…. на открытом пространстве»
. Поразительную красоту ансамбля отметил в своих воспоминаниях и небезызвестный маркиз де Кюстрин, который любовался картинами Петербурга из окон Зимнего дворца: «Остатки погасшей утренней зарею иллюминации еще светились над портиком Биржи, здания в греческом стиле с театральной помпезностью обрамляющего остров, образуемый Невой в том месте, где она разделяется на два главных рукава. Освещенные колонны этого здания … отражались в белых водах Невы. Весь остальной город казался голубым» . Эта невероятная голубизна передавалась серебром на хрустале, которое, к сожалению, со временем потемнело и превратило изображение города в знакомые силуэты, как будто проступающие сквозь «прозрачный сумрак» белых ночей.

Иногда мастера представляют виды города на простых неограненных стеклянных стопах, прибегая к почти забытому в XIX веке приему создания рисунка медным колесом. Но теперь они обращаются с чистым полем стекла как с чистым листом бумаги, представляя копии известных гравюр. Неглубокая матовая гравировка, лишенная привычной орнаментальности, свойственной традиционным барочным декорациям, созвучна стилистике ампира, вкусам которого близки уравновешенные композиции сюжетного характера. Гравировку затем покрывали золотом, и тогда сюжетные изображения обретали торжественную осязаемость. Со временем золото стиралось, и неглубокий матовый рисунок целостным пятном выступал на прозрачном фоне.
Таким предстает изображение памятника Петру I на Сенатской площади. Появление памятного стекла с воздвигнутым при Екатерине II в 1782 году монументом связано, быть может, с несколькими причинами. В 1832 году исполнилось пятьдесят лет со времени установления великого творения Фальконе, нельзя исключить также и отклика на поэму А.С. Пушкина «Медный всадник», опубликованную в начале 1840-х годов. Но вероятнее всего памятник Петру представлен на стекле как символ преемственности самодержавия Николая I, в котором, по высказыванию маркиза де Кюстрина, живет и продолжает властвовать моральная сила Великого Петра. Памятные бокалы с «Медным всадником» встречаются чаще других видов Петербурга и выходят из живописной мастерской Императорского стеклянного завода на протяжении нескольких лет.
И, наконец, в стекле отразилось еще одно замечательное событие. Как известно, на набережной перед Академией художеств в 1832 году создавалась новая пристань. Для ее композиционного завершения на постаментах были установлены фигуры египетских сфинксов, найденных при раскопках в Фивах и приобретенных русским путешественником А.Н. Муравьевым с позволения Николая I. Символ вечности и неразгаданной тайны, окутанный легендами прошлого и настоящего, молчаливый сфинкс обрел пристанище на берегу холодной Невы в Северной Пальмире. Его малое скульптурное воплощение в стекле могло произойти во второй половине 1830-х годов, когда на Императорском заводе трудами химика Д.А. Карцева была расширена красочная палитра, и производились мраморовидные стеклянные массы. К сожалению, скульптура стала своего рода исключением в стекле, посвященном Петербургу.

«Хрусталь на память» с видами северной столицы вдохновлял современников на протяжении недолгих 1830-х – начала 1840-х годов и позже не повторялся. Нет у него аналогов и в европейском стеклоделии. Возвышенный дух русского ампира не позволял звучать в этом памятном хрустале сентиментальной ноте, присущей богемскому сувенирному стеклу, которое развивалось в стилистике бидермайера. Природная сдержанность ампира препятствовала проникновению индивидуального начала в образный строй декоративных композиций на стекле, но очевидные изменения русской общественной жизни в эпоху царствования Николая I постепенно приводят к превращению памятного стекла в сувенирное. Памятный хрусталь с видами Петербурга является по сути последним этапом развития культуры «стекла к случаю». Он оказался своеобразной гранью, переступив которую, «стекло к случаю» утрачивает общественное предназначение и превращается в партикулярную «вещь на память», в так называемый «сувенир души», в котором звучат новые ноты – ноты индивидуальных чувств.