Господин N и госпожа NN. Кто они?

Заманчивая идея организовать выставку, на которой посетитель мог бы сообщить сведения о той или иной персоне, высказать свои предположения о ее имени, была порождена желанием вырвать из плена забвения имена людей, изображенных на старых портретах. Предыдущие экспозиции проходили в 1992, 1993 и 1995 годах и явились своеобразной данью памяти историка, генеалога, московского коллекционера Юрия Борисовича Шмарова (1898–1989), занимавшегося иконографией дворянских родов. Его собрание стало основой генеалогической коллекции Государственного музея А.С. Пушкина в Москве. Внимание к выставке историков, искусствоведов, работников музеев и просто людей, не безразличных к отечественной истории и культуре, во многом позволило преодолеть трудность поставленной задачи. Из коллекций и семейных архивов Москвы были подобраны живописные, графические портреты ХVIII – начала ХХ века, миниатюры, а также дагерротипы и фотографии. Успех первой выставки проложил дорогу последующим.

Вот несколько наиболее ярких историй атрибуций неизвестных лиц с трех выставок 1990 годов.
Самой ранней по времени создания работой, атрибутированной на третьей выставке, был миниатюрный портрет неизвестного гусара. Сложный поиск имени модели был проведен Александром Владимировичем Кибовским. В этом исследовании ему оказывал существенную помощь специалист по униформе XVIII века Олег Геннадиевич Леонов.

На молодом человеке – зеленая дулама (доломан), богато расшитая серебряными шнурами и пуговицами. На портрете можно насчитать не менее 15 рядов расшивки, под которыми вдоль борта идет широкий серебряный галун. Верхние пуговицы расстегнуты, наружу из-под черного галстука выпущена белая манишка. Невысокий красный воротник украшен характерной для гусар цифровкой – тонким серебряным петельным узором. Через левое плечо кавалериста переброшен серебряный шнур с так называемыми “гайками” и двумя плетеными “кистями”, удерживающий красную, опушенную светлым мехом ментию (ментик). На расшитой серебром дуламе ярким пятном выделяется красно-черная ленточка с бантиком и крест ордена Святого Владимира 4-й степени. Точно установить нижнюю хронологическую границу создания миниатюры помогает эта единственная награда. Орден был учрежден Екатериной II 22 сентября 1782 года. Заметим, что уже в 1800-х владимирскую ленточку стали носить значительно короче, а бантик крепили ниже, чем это изображено на портрете, непосредственно над ушком креста. Вероятно, здесь представлена ранняя форма ношения ордена. Но, конечно, главное внимание исследователя было устремлено на детали мундира. Несмотря на разноцветие гусарских мундиров, сочетание красных ментий и зеленых дулам не встречается. Характерные для гусар излишества были упразднены еще Екатериной II в 1775 году из соображений экономии. При Павле I они вернулись. Но богато расшитый мундир неизвестного гусара на миниатюре не соответствует ни Павловской, ни Александровской эпохам. Быть может, следовало бы обратиться к позднему периоду царствования Екатерины II (1789–1796)?

Анализ форм обмундирования существовавших гусарских полков и эскадронов не дал результата. Осталась последняя надежда: найти гусара – кавалера боевого ордена Св. Владимира 4-й степени среди волонтерных формирований российской армии.
Приказом Г.А.Потемкина от 14 сентября 1787 года из сербских, польских, малороссийских, венгерских и прочих добровольцев был учрежден Екатеринославский волонтерский гусарский полк . Новоявленных гусар обмундировали в голубые дуламы и ментии. Однако уже 30 мая 1789 года Потемкин решил упразднить этот полк и поручил ротмистру Петру Комбурлею «выбрать два эскадрона из самых лучших людей и на лучших лошадях для моего конвоя».

Видимо, сначала конвойные гусары донашивали прежнюю форму екатеринославцев. Но в конце июня 1789 года Потемкин распорядился по- новому обмундировать конвойцев. Согласно сохранившимся ведомостям, эскадроны получили зеленые дуламы и красные ментии, украшенные белыми шнурами. То есть расцветка их обмундирования полностью совпадала с изображением на миниатюре!
Участвовать в боях Конвойным эскадронам не довелось, и среди их обер-офицеров не было ни одного владимирского кавалера . Кроме того, дулама неизвестного гусара украшена вдоль борта широким серебряным галуном, что характерно для штаб-офицера. Для конвойных гусар предусматривалась лишь одна штаб-офицерская должность – командир эскадронов. Сначала им был назначен ротмистр Петр Иванович Комбурлей (1764 – ?). Хотя до конвойной службы он участвовал в боях, но ордена Св. Владимира не имел. 21 июля 1791 года Г.А.Потемкин уволил Комбурлея по его прошению . Больше в Конвой П.И. Комбурлей не возвращался. 23 июля 1791 года князь Потемкин сообщил генералу Н.В. Репнину: «За болезнию Секунд майора Комбурлея Секунд майор Чаплиц определен мною с награждением Премиер майорского чина к командованию моих гусарских Эскадронов, которые извольте приказать ему принять».

Ефим Игнатьевич Чаплиц (1765–1825) – будущий генерал и участник Отечественной войны 1812 года – поступил в русскую армию секунд-майором из польской службы 15 октября 1783-го . С началом русско-турецкой войны (1787) Чаплиц активно участвовал в боях и особенно отличился при штурме Измаила (11.12.1790). Он «заслужил, по рекомендации графа Суворова-Рымникского, внимание Ея Императорского Величества и награжден орденом Св. Владимира 4 ст., с бантом» за храбрость. Значит, принимая Конвойные эскадроны, Чаплиц уже имел штаб-офицерский чин и редкого по тем временам «Владимира с бантом». Чаплиц командовал гусарами вплоть до их расформирования, после чего был переведен (1792). При сравнении миниатюры с живописным портретом из Военной галереи Зимнего дворца совпадает даже такая черта внешности, как цвет глаз: в обоих случаях они карие.

Атрибуция нескольких портретов была сделана специалистом по истории военного костюма Александром Михайловичем Горшманом. Его внимание привлекло изображение немолодого сановника в форменном фраке, с орденами Св. Анны 1 степени, Св. Владимира 2 степени, Командорским Мальтийским Крестом и бронзовой дворянской медалью в память 1812 года на Владимирской ленте. Цвет сукна его форменного фрака определить было затруднительно: он имел оттенок темной морской волны, воротник имел еще более темную расцветку. Покрой фрака, пудреные волосы, накладка позволяли отнести время написания портрета к началу 1800-х. При ближайшем рассмотрении наград обнаружилось, что крест ордена Св. Владимира был написан позднее (как и звезда, полагавшаяся к этой степени ордена и изображенная на левой стороне груди): сквозь его шейную ленту виднелась лента Командорского Мальтийского Креста. То же можно сказать и о памятной медали, сквозь ленточку которой отчетливо проступала синева фрака. Эта награда была учреждена 30 августа 1814-го, а вручать ее стали в декабре того же года. Вероятно, изображение и медали, и ордена Св. Владимира относится именно к этому времени. Установить, кто именно представлен на портрете, можно было только определив, в каком ведомстве служил этот сановник. Это было нелегко (цвет форменного фрака был неразличим – то ли темно-синий, то ли темно-зеленый). Пришлось просмотреть списки всех высших чиновников гражданских ведомств Российской Империи за 1814–1815 годы, печатавшиеся в ежегодных «Адрес-календарях», и при этом выделить имена тех, кто имел упомянутые ордена. Наиболее подходящим персонажем оказался тайный советник Николай Иванович Баранов . Подробная биография его есть в «Русском Биографическом Словаре» . Он родился в 1757 году. В 1804-м назначен Московским гражданским губернатором , в 1806-м освобожден от этой должности. Скончался в Москве (28.08.1824) и был похоронен в Донском монастыре. Позже в коллекции Ю.Б. Шмарова удалось обнаружить выписку из поколенной росписи Барановых, сделанной исследователем в Московском областном архиве . Из выписки следовало, что супругой Н.И. Баранова была Варвара Александровна Болтина, скончавшаяся в 1838 году. Исследователь творчества мастера пастели Карла Барду, безвременно ушедший Иосиф Максимович Кацман, высказал предположение, что композиционно и стилистически портрет Баранова и парный к нему портрет его супруги могли быть повторением с пастелей К. Барду (не исключено, что это и его собственной работы: И.М. Кацману были известны редкие случаи живописных работ мастера).

А вот еще одно открытие, связанное с творчеством Карла Барду. Одним из украшений первой выставки портретов неизвестных лиц был пастельный портрет офицера его работы. Задумчивый взгляд, мягкая полуулыбка на румяном лице молодого человека… полное отсутствие наград… Кто же он? А.М. Горшмана как раз привлекла почти абсолютная невозможность «зацепиться» за яркую деталь. Он определил по эполетам и цвету мундира, что офицер служил в Санкт-Петербургском гренадерском полку. Воротник мундира распахнут, значит, портрет сделан не позднее 1812 года, так как в конце 1811-го был введен закрытый воротник. На этом, казалось бы, исчерпывались возможности дальнейшего поиска. То обстоятельство, что Карл Барду жил в Казани, подсказывало, что офицер должен был позировать ему там же. Оказаться вдали от места службы было возможно, только находясь в отпуске, куда поехать он мог по домашним надобностям, скажем, для решения имущественных или земельных вопросов. При изучении послужных списков офицеров Санкт- Петербургского гренадерского полка стало ясно, что никто из них не имел корней в Казани. Оказалось, однако, что супруга майора Александра Карловича Гельвига была дочерью казанского помещика Манассеина. Ее муж получил за нею в качестве приданого землю в Казанской губернии. Гельвиг был награжден орденом Св. Анны 4 степени, знак которого носился на эфесе сабли, следовательно, на погрудном портрете ему просто не было места. В конце января 1812 года Гельвиг получил отпуск и, возможно, отправился с супругой навестить ее родителей в Казань, где и позировал художнику. Данный случай − редкий пример того, как безусловное авторство художника становится ключом к разгадке тайны портрета. Возможно, что где-то существует парный портрет жены Гельвига, идентифицировать который будет возможно только при совпадении размеров обоих изображений. Атрибуция акварельного портрета другого офицера работы неизвестного художника была осуществлена А.М. Горшманом исключительно на основании имеющихся у этого офицера знаков отличий. С виртуозно написанного портрета на нас смотрит средних лет полковник, флигель-адъютант. На шее орден Св. Станислава 3 степени, на груди медали за турецкую кампанию и за штурм Варшавы (следовательно, портрет сделан не ранее 1832 года). На эполетах четко просматриваются три витка (в 1838 году их было введено уже четыре). На этом основании портрет можно датировать 1832–1838 годами. В числе флигель-адъютантов в этот период орден Св. Станислава 3 степени (на шее) имел только Ираклий (Ираклион) Абрамович Боратынский. Остальные флигель-адъютанты имели в это время более высокие ордена.

Ираклий Абрамович Боратынский (1802–1859) – родной брат поэта Евгения Боратынского (1800–1844) . Дослужился до чина генерал-лейтенанта. Ярославский, Казанский губернатор, сенатор. С 1835 года женат на бывшей фрейлине Анне Давыдовне Абамелек (1814–1889). Вероятно, рассматриваемый портрет был заказан при вступлении в брак. Где-то мог сохраниться и портрет Анны Давыдовны... Сопоставление этого портрета с изображениями Е.А Боратынского, на наш взгляд, позволяет говорить о фамильном сходстве. Атрибутированная акварель существенно дополненяет к иконографию пушкинской эпохи.

Другим изображением неизвестного в военной форме, появившимся на второй выставке, заинтересовался А.В. Кибовский. Портрет имел в левом нижнем углу полустертую от времени надпись. Это же надпись была продублирована на обороте листа, но и здесь она сильно пострадала. Удалось прочесть лишь три слова: «директор Технологического института». Офицер уже не молод (на вид ему лет 40−50), его красивое лицо проникнуто одухотворенностью. Прямо на зрителя устремлен взгляд больших глаз, в которых читаются спокойствие, доброта и какая-то внутренняя скорбь. Правильные черты, разметавшиеся волосы придают всему образу романтический колорит. Расстегнутый воротник мундира и свободно повязанный высокий черный галстук подчеркивают неофициальный характер портрета. Военный одет в темно-зеленый однобортный мундир, на серебряных пуговицах − изображение скрещенных молотков. Вокруг черного воротника и по борту мундира идет красивая светло-синяя выпушка. Такая же выпушка видна по краям контрпогончиков, удерживающих гладкие серебряные штаб-офицерские эполеты без звездочек, что указывает на чин полковника. Хорошо прописаны награды: шейные кресты орденов Св. Анны 2 степени с Императорской Короной и Св. Станислава 2 степени, орден Св. Владимира 4 степени без банта, серебряная медаль «За взятие Парижа 19 марта 1814» и пряжка «XX лет беспорочной службы в офицерских чинах». Мундир, подобный изображенному, был установлен 1 января 1834 года для офицеров Корпуса горных инженеров и без изменений просуществовал до 1855 года . С 1834 по 1855-й в Санкт–Петербургском технологическом институте сменилось три директора: в 1828–1838 годах в этой должности состоял Иван Михайлович Евреинов, в 1838–1852 − Василий Иванович Блау, в 1852−1858 годах − Константин Федорович Бутенев. Из трех вышеупомянутых директоров, горными инженерами были двое: В.И Блау и К.Ф. Бутенев. Оба они во время исполнения директорских обязанностей состояли в полковничьих чинах и имели ордена, идентичные вышеупомянутым. Но у К.Ф Бутенева (1805–1863) отсутствовала медаль «За взятие Парижа 19 марта 1814» и, кроме того, незадолго до назначения директором института он получил пряжку «XXV лет беспорочной службы в офицерских чинах» . Что же касается В.И Блау, то он как раз имел и медаль, и пряжку, изображенные на портрете . Это позволило А.В. Кибовскому с уверенностью утверждать, что моделью тут послужил полковник Корпуса горных инженеров В. И. Блау.

Василий (Вильгельм) Иванович фон Блау родился 28 мая 1790 года. Умер в чине генерал-майора (15.ХII.1866). Похоронен вместе с женой, Юлией Андреевной Врангель, (1781–1862) на Смоленском Евангелическом кладбище в Санкт-Петербурге
. Одному из организаторов выставок, Александру Борисовичу Савинову, удалось по внешнему сходству опознать на фотографии середины XIX века Николая Герасимовича Устрялова (1805–1870) – историка, профессора Санкт-Петербургского университета, ординарного академика, знакомого А.С. Пушкина. После смерти Пушкина, допущенного в Императорские архивы для написания «Истории Петра I», именно Устрялову поручил Николай I продолжать начатое Пушкиным исследование. При сравнении фотографии с портретом историка работы В.А. Тропинина обнаружилось, что снимок был сделан в том же ракурсе, что и тропининский портрет. При этом совпали даже такие частности, как конфигурация оправы очков на обоих изображениях. На фотографии хорошо видны холеные руки Николая Герасимовича. Подобная пластическая деталь характерна не только для внешности, но в чем-то − и для духовного облика ученого. Взаимозависимость внешних и внутренних особенностей личности не всегда воспринималась всерьез. Во второй половине XIX века Федор Владимирович Вешняков уделял большое внимание влиянию социальных и духовных факторов на изменения в антропологическом типе. Поэтому определение имен персон, изображенных на старых портретах, может иметь не только историко-иллюстративный, но и, в определенных случаях, антропологический, и исторический интерес. Как мы видим, определение имен тех, кто изображен на старых портретах, может иметь не только исторический, но и, в определенных случаях, антропологический, и генеалогический интерес. Опыт трех выставок показал: работа по определению неизвестных моделей продолжается и по завершении экспозиции. Это позволяет надеяться, что список открытий продолжится после закрытия Четвертой выставки.