Игорь Ворошилов: «Синий пусть будет небом без конца…»

Об Игоре Ворошилове, художнике, поэте и мыслителе до сих пор писали немного (1). По возрасту и судьбе Ворошилов принадлежит к «шестидесятникам» – поколению экспериментаторов, создававших новое искусство в трудных, часто нелегальных условиях. Их время от нас неумолимо удаляется, постепенно превращается в историю. Некоторые имена предстоит открывать, иные померкнут. Настала пора осмыслить феномен андеграунда, его эпоху и его суть.

Игорь Васильевич Ворошилов родился в 1939 году в городе Алапаевске Свердловской области (здесь были расстреляны преподобномученица великая княгиня Елизавета Федоровна и другие члены царской семьи). Далекими предками художника были запорожские казаки, которые в XVII веке переселились на берега Кубани. Затем советская власть в трагические тридцатые годы перебросила многих, в том числе семью Ворошиловых, в качестве переселенцев за Урал. По собственным словам Игоря, он был в детстве «замученный страхом ребенком». Можно представить масштаб этого страха, который, переродившись со временем в свою противоположность – беспредельную свободу в творческой и личной жизни  поражал окружающих художника людей. Игорь Ворошилов был ребенком раннего развития, он проявлял многочисленные таланты в музыке, спорте, учебе (память его была совершенно феноменальной, такой и оставалась всю жизнь – и это после тюрьмы, психушки, инсулиновых шоков, килограммов психиатрической фармацевтики, алкоголизма и «придонного» образа жизни). Однако живописью в детстве и юности Игорь не интересовался и способности к рисованию не проявлял. Отец мечтал сделать из него музыканта и, купив на последние деньги баян, отдал в музыкальную школу. «Гениально», – отзывался учитель музыки. «Погруженный в океан звуков», Игорь думал, что судьба его решена: «он будет сочинять». Но довольно скоро он убедился, что у него «нет музыки в руках».

Увлекался Ворошилов в юности и спортом. Высокий и очень худой, Игорь одерживал победы в беге на средние дистанции. Однако на одном из соревнований он, не добежав, просто сошел с дистанции и погрузился в созерцательную задумчивость, за что потом был побит тренером. Интересовался Ворошилов и шахматами, особенно творчеством «отца» шахматной теории Вильгельма Стейница и звезды 70-х – чемпиона мира Роберта Джеймса Фишера.

В детстве и юности у Игоря Ворошилова была серия мощных, спонтанных мистических переживаний. Они кардинально отразились на всей его последующей жизни, и именно в них – истоки своеобразия его творчества. В своем замечательном экзистенциально-философском эссе-миниатюре «О чем я тоскую» (1965), найденном после его смерти среди личных бумаг и писем, Игорь сделал попытку описать эти мистические переживания: « … я единственный раз вошел предчувствием в Тот мир, как в собственный дом, и понял, что он существует, потому что смог его осязать, испытывая блаженство все возрастающего страха перед неземным» (2). Примерно в шестнадцать лет он увлекся философией «почти фантастически». Читал все, что удавалось достать. В дальнейшем труды Платона, Плотина, Фомы Аквинского и о. Павла Флоренского стали основой его мировоззрения. Однажды, в 1957 году, Игорь услышал по радио, что объявляется набор во ВГИК. Он собрался и поехал в Москву. Успешно сдал экзамены на факультет киноведения и только за счет выдающихся способностей – блата и связей он никогда не имел – был принят. Здесь он хотел изучать философию и искусство, писать собственные работы, искать «настоящее знание». В общежитии ВГИКа его поселили в одной комнате с художниками. Живописью он еще по-настоящему не увлекался, музеев не любил. Игорь Ворошилов описывал окончательный выбор своего дальнейшего творческого пути так: «Переворот произошел летом 1958 года. Мой однокурсник А. Васильев… затащил меня как-то в Пушкинский музей. Там я увидел «Пейзаж в Овере» Ван Гога, который потряс меня до основания. Я тут же купил школьный набор масляных красок – пытался повторить колорит этой выходящей за рамки живописи картины. Припоминаю, что это мне почти удалось, но это был только цвет и ничего больше. Рисовать я тогда вообще не умел. Но рисовать я начал. Первые опыты мои были странными. Земля получалась голубой, а небо желтым, что дало повод многим друзьям обвинить меня в дальтонизме. 26 апреля 1959 года я окончательно решил, что дело моей жизни – живопись, и с тех пор и до сего дня мажу – хорошо это или плохо».

Живописный талант Ворошилова проявился внезапно, когда Игорю было уже двадцать лет. Нередко дар Божий молчит до определенного срока. Милле, Ван Гог, Гоген, многие примитивисты, друг Ворошилова Владимир Яковлев начали рисовать в этом возрасте. Будучи опытным мастером с огромным художественным и духовным опытом, Игорь вспоминал о том художественном впечатлении, которое решительным образом перевернуло его жизнь: «…«Пейзаж в Овере» я до сих пор считаю нравственным и духовным катехизисом Нового времени. Ван Гог в этой картине воплотил идею очищения, катарсиса так мощно, что приходится только сожалеть, что современная живопись, утратившая духовные очи, так преступно игнорирует этот незыблемый факт… Унижать, растлевать, уничтожать человеческую душу – модно в наше время. Но эта мода, кроме того, что она легкомысленна и преступна, не сулит ничего хорошего ни тем, кого растлевает, ни тем, кто растлевает. Она сулит всеобщее разрушение, и это будет закономерным возмездием. В такой-то угрожающей обстановке «Пейзаж в Овере» сияет как спасительный луч, как молния слез, смывающая грязь и пагубу, внесенные в мир самими же людьми».

В то время, в конце 1950-х, в Москве действовали две группы неофициального искусства – так называемая лианозовская группа и кружок Станислава Красовицкого. Александр Васильев, студент ВГИКа, сын одного из братьев Васильевых, снявших знаменитый фильм «Чапаев», создает третье объединение «подпольного» искусства (примерно в 1959 году). Игорь Ворошилов становится активным участником «васильевской» творческой группы. Сюда же входили такие впоследствии известные художники, как Владимир Пятницкий, Владимир Яковлев, поэт Геннадий Айги, прозаик Александр Тудалов, филолог Николай Котрелев и другие. Был близок одно время к «васильевской» группе и Анатолий Зверев. Единомышленники, друзья и соратники по нонконформистскому искусству, они собираются на квартире Васильева в центре Москвы, а с 1960-го – и в доме поэта Геннадия Айги в селе Троице-Голенищеве, рядом с киностудией «Мосфильм». Пока время, жизненные драмы и алкоголь не разрушили дружеские связи, Игорь Ворошилов входил в этот круг, где было много идеалистов высокого духа, неординарных личностей, талантов, с головой погруженных в постижение истины и свободы. Это был именно тот кружок никому не известных художников и поэтов, духовидцев-философов, где, по словам Дмитрия Плавинского, «шпарили Флоренского целыми страницами наизусть». Но встречалось часто и другое: богемность, артистический аморализм, авантюризм, распущенность, алкоголь, наркотики… Свободу от канонов классического и традиционного искусства многие смешивали со свободой от нравственных норм и заповедей. По-провинциальному дружелюбный и веселый, Ворошилов выделялся обаянием, возвышенным складом ума, склонностью к религиозному и моральному пафосу, и – внешне – гигантским ростом. Он говорил о себе: «Я был Самсон в своем поселке». Игорь всегда возвышался над толпой, и потому его часто хватали милиционеры. Сострадательность, доброта, самоирония, способность всегда прийти на помощь также отличали Игоря Ворошилова среди (в большинстве своем) эгоистически настроенных авангардистов-шестидесятников. Человеческие качества Ворошилова проявились, например, в тот момент, когда у Владимира Яковлева начало стремительно прогрессировать психическое заболевание и тот стал все чаще попадать в психиатрические больницы. Игорь каждое воскресенье навещал друга в больнице, собирал и организовывал друзей и знакомых для совместных посещений, нежно заботился о больном художнике, несмотря на собственные тяжелейшие бытовые проблемы и житейскую неустроенность.

Многие находили, что первые работы И. Ворошилова интенсивностью цвета и настроенностью напоминали Ван Гога. Однако вангоговский драматизм ему в общем не был близок. Художественное чутье подсказывало иные образы и сюжеты. Безмятежные девушки, выразительно статичные юноши, странные лирические пейзажи – любимые ворошиловские мотивы, почти нездешние, не скованные натурализмом, весьма далекие от агрессивного и разрушительного авангарда. В его пейзажах не различишь времени года, черт конкретной местности. Это отображение внутренних состояний – человеческой греховности, страха смерти и надежды на спасение, это рассказ о внутреннем мире и – молитва. Его портреты – портреты душ, живых и бессмертных: «Я рисую не людей, я рисую ангелов. В моих портретах все женщины угадывают себя». Некоторое влияние на него оказали вначале товарищи по искусству  Игорь Вулох, Михаил Шварцман, Владимир Пятницкий. Одно время Игорь увлекался творчеством Павла Филонова. Преклонение перед мастерами Возрождения преломилось в его творчестве в романтическое направление русского авангардизма. В работах Ворошилова присутствует чувство иллюзорности времени, свойственное романтизму. Но главным источником его вдохновения стала музыка. Любимые композиторы – Перселл, Моцарт, Бах, Брукнер; «Битлз» приводили его в экстатическое состояние.

Живопись и графика Игоря Ворошилова в 60-х начинает получать признание в узких кругах нонконформистов и ценителей подпольного искусства. Его произведения появляются в собраниях Леонардо Данильцева, Андрея Волконского, Геннадия Айги, Вадима Столлера, Михаила Гробмана, Виталия Стесина и др. Вадим Столлер устраивает тогда первую квартирную выставку работ Ворошилова.

Наверное, одновременно с живописью Игорь начал писать стихи, а также эссе об искусстве и миниатюры экзистенциально-философского характера. Из ранних теоретических работ надо отметить «Доклад о Хлебникове» и уже упоминавшуюся миниатюру «О чем я тоскую», которая была обнаружена в его бумагах сразу после смерти. Перед своей внезапной кончиной в 1989 году Игорь Ворошилов начал трактат «О живописи», который он диктовал своему близкому другу Наталье Алешиной (трактат, к сожалению, остался незаконченным). Для поэзии Ворошилова характерны архаизмы, однообразные ритмы. Его стихи цитировали многие эмигранты в письмах на Родину: «Ей-богу, мыслящей душе противен град Москва, сей Вавилон и сей вертеп, где вымерли слова, где поселился сатана средь самых мерзких дел, где Богу правда отдана, а дух любви сгорел…»

…Небес разорван круг непрочный,
И, небо новое узрев,
Я шел тропою непорочной
И рядом Дева – матерь дев.

Но вдруг потопы мглы нежданной
До глаз окутали меня,
И я увидел столб пространный
До неба взмывшего огня.

Эти стихи – не только прямой отпечаток его духовной жизни, но и описание одной из его картин.
Игорь Ворошилов был человеком самых широких и энциклопедических знаний. Он интересовался всем, кроме быта. Обычно у Ворошилова не было ни еды, ни крыши над головой, ни материалов для работы.
Приходилось «предпочитать» доступные материалы, в основном гуашь, уголь, сангину, реже темперу. Кочуя по Москве с кем придется (это мог быть Анатолий Зверев, Владимир Пятницкий, Венедикт Ерофеев, Эдип Курочкин, да кто угодно), он умудрялся работать, оставляя в гостеприимных домах и мастерских десятки рисунков, листы стихотворений. Подпольное искусство не приносило дохода, нищета была почти полная, героическая! Живя за чертой бедности, голодая, скитаясь, он никогда не отчаивался, а благословлял «все сущее».

Мир духов был для него несомненно реален. В нем изначально было много от народной украинской мистики, той, что вспыхивала в творчестве Гоголя, что воплотил Сергей Параджанов в «Тенях забытых предков». По трагической случайности Игорь Ворошилов попал на 10 месяцев в Бутырскую тюрьму, когда, не рассчитав своей немалой физической силы, оказал сопротивление сотруднику милиции, в очередной раз привязавшемуся к нему. Из Бутырки, где он проповедовал братство людей и религиозные идеи, Ворошилов попадает в тюремную психушку на принудительное лечение, где получает двадцать пять инсулиновых шоков (шокотерапия), пятьдесят психотропных таблеток в день и выходит с диагнозом «шизофрения» и инвалидностью II группы.

Чтобы сохранить свободу и уцелеть в мире прописки и всеобщей трудовой повинности, чтобы, многим тогда приходилось приписываться к сословию сумасшедших. Ворошилова очень веселил случай, который он часто рассказывал. Выпивая на заброшенном стадионе втроем – с художником Рафом и писателем Веней Ерофеевым, они привлекли внимание очень малорослого («метр с фуражкой») милиционера. На его окрик «встать» троица стала подниматься: Рафаэль  один метр восемьдесят сантиметров, Ворошилов – один метр девяносто пять сантиметров, Ерофеев был ростом еще выше Игоря Ворошилова. Испуганный милиционер, хватаясь за кобуру, закричал: «Документы!» Все трое предъявляют инвалидные удостоверения: Рафаэль – I группы, Ворошилов – II группы, Ерофеев – III группы по психическому заболеванию. Пораженный милиционер только глаза выпучил… Взлеты, падения, заблуждения, раскаяние, страдания протекали на фоне нешуточной русской действительности. Но однажды «пришла любовь и вся философия показалась скучной и ненужной». Игорь Ворошилов женился и переехал к своей жене Мирре в город Верхняя Пышма (пригород Свердловска). Он стал реже бывать в Москве, только наездами, по 2–3 месяца в году. Ворошилова постепенно стали забывать как художника, но его имя оставалось легендарным для некоторых представителей богемы. На Западе – в частных коллекциях и на выставках – появлялись его работы, но сам художник, как правило, не знал об этом.

Последние годы Игорь Ворошилов работал в Верхней Пышме. Ему казалось, что в Москве — «кипение художественной жизни», а он остался в стороне. Собрав лучшие работы, каждый год приезжал на покорение Москвы, думал устроить выставку, завести связи, что-то продать. Чаще всего приезд кончался загулом, вытрезвителем, милицией. Систематические неудачи приводили его в отчаяние, неоднократно он бросал все и запивал, попадал в психиатрическую больницу. Вызволенный друзьями, отправлялся назад, при этом пропадали его картины и вещи.

За год до смерти художника киевским неформальным клубом была организована первая и последняя прижизненная выставка Игоря Ворошилова. На ней были представлены самые последние работы художника с характерным «марсианским» колоритом и «марсианскими» названиями (Игорь в эти годы все перечитывал Рея Брэдбери). Выставка прошла с большим успехом и оставила у художника светлое впечатление. «Всю жизнь подозревал – душа во мне хохляцкая, нежная. То и почувствовал в Киеве особенно», – говорил Игорь после выставки. Через год, перед самой смертью, в Москве Игорь Ворошилов начал диктовать Наталье Алешиной трактат «О живописи», словно хотел подвести итоги своей творческой деятельности, своего определившегося понимания искусства, его сути, цели, идеала. (Близость смерти художник предчувствовал, о чем говорил своим друзьям. Среди них он считался своего рода провидцем,  так, сохранились свидетельства, что он предсказал Чернобыльскую катастрофу.) Вот некоторые выдержки из трактата: «В наше время бесконечных умственных упражнений забыли слово Гармония. Забыли слово Красота. А как сказал Фома Аквинский, «красота принадлежит Троице – это третий атрибут Божества». Забыли слово Гений, и поэтому нет творчества... Я знаю слова Пушкина: «Когда бы все так чувствовали силу гармонии». Гармонию объяснить невозможно… Живопись есть только цветосознание мира и больше ничего. Если я не понимаю, что фиолетовое – безумие, а красное – ярость, я не понимаю ничего как живописец. Мое понимание живописи простейшее: живо-писать. Каждый цвет должен быть наглядным пособием для ребенка… Синий пусть будет небом без конца».

Игорь Ворошилов погиб в марте 1989 года, приняв по неосторожности большую дозу снотворного.
Друг его юности, поэт Геннадий Айги писал: «Ворошилов родился в колыбели из красок. Он гармонизировал их, доводя их звучание до той музыкальности, которую любил в творчестве мастеров европейского Возрождения (помню, как он был счастлив, когда открыл для себя Перселла). Игорь Ворошилов прошел сквозь современность, сохраняя эту особую гармонию своего творчества, сущность которой будет напоминать… любимого им Велимира Хлебникова… В своей «несовременности» Ворошилов останется навсегда современным для тех, кто будет открывать его уникальную живопись».

Примечания

1. Заметка в чешской газете «Витварна праде», публикации в журналах «Украина», «Дружба народов», несколько страниц в «Книге мертвых» Эдуарда Лимонова, приятеля его молодых лет – вот, пожалуй, и все, что было опубликовано о Ворошилове. В 1970-х гг. в швейцарском журнале «Красе» было напечатано несколько репродукций с его ранних работ. Наконец вышел некролог в парижской газете «Русская мысль». Яркий и значительный художник и мыслитель в общем-то мало известен широкой публике. Единственная персональная выставка прошла в Киеве в 1988-м, за год до неожиданной смерти художника, и только знатоки и друзья помнят его блистательный дебют в 60-е годы.
После смерти Игоря Ворошилова его работы в 1990 году выставлялись в Центральном доме литераторов вместе с работами уже именитых авторов и его личных друзей. Выставка называлась «Владимир Яковлев, Анатолий Зверев, Игорь Ворошилов». В последнее время интерес к творческому наследию этого незаурядного художника и человека растет. Известные московские коллекционеры начали собирать его живопись, графику и даже его архивы. В 2005 году планируется проведение персональной выставки Игоря Ворошилова в московском Доме Национальностей.
2. Здесь и далее цитируются сочинения и личные письма художника, хранящиеся в архиве семьи Айги.