Памяти А.Д. Чегодаева

Статья напомнит читателю и о такой малоизвестной стороне его деятельности, как собирательство (при том, что коллекционером в собственном смысле слова Чегодаев не был), о замечательной выставке принадлежавших ему произведений русских мастеров, которая состоялась в 1978 году в ГМИИ им. А.С. Пушкина. Интересно, что материал, посвященный чегодаевскому собранию, как бы сам собою выстроился наподобие своеобразной «выставки внутри журнала», воссоздающей ту, уже далекую экспозицию…

«В марте – апреле 1978 года в Музее изобразительных искусств имени Пушкина была устроена выставка рисунков русских и советских художников из моего собрания. Она включала 93 рисунка и акварели Н. Ульянова, В. Бехтеева, Н. Купреянова, Л. Бруни, С. Герасимова, А. Дейнеки, Д. Шмаринова и многих других прекрасных художников – моих друзей, так как только от друзей-художников или иногда от их родных я получал дорогие для меня подарки. Эта выставка явилась не демонстрацией коллекционерского рвения и успеха, потому что я не коллекционер, а – как все мое собрание – памятником верной дружбы и вместе с тем одним из дорогих для меня свидетельств и итогов моей более чем полувековой неразрывной связи с советским искусством, его судьбами и его мастерами.»

Так начинает на страницах каталога выставки рассказ о своей коллек-ции Андрей Дмитриевич Чегодаев, мой отец, сто лет со дня рождения кото-рого исполнилось 25 февраля этого года. Мне посчастливилось знать многих из отцовских друзей-художников, так щедро даривших ему не второстепенные, не «проходные» – лучшие из своих работ. Помню девяностолетие Владимира Георгиевича Бехтеева в 1968 году. Художники нескольких поколений собрались тогда в полуподвальной комнате коммунальной квартиры, служившей одновременно и спальней, и столовой, и мастерской замечательного мастера, – в ней доживали век старики Бехтеевы. Помню рассказ Владимира Георгиевича о том, как в 30-е годы его рисунки к «Дафнису и Хлое» экспонировались на какой-то зарубежной выставке, и один рисунок был украден. Расстроенный Бехтеев поведал о краже М.М. Черемныху, из-вестному в те годы карикатуристу, а тот горестно вздохнул: «Никто никогда не украл ни одного моего рисунка...» Бехтеев подарил отцу несколько лучших своих иллюстраций к «Дафнису и Хлое» и «Консуэло» Жорж Санд, в том числе истинный свой шедевр – рисунок, где Дафнис обнимает. Хлою, припадает к ней... Несколько штрихов пера – ствол дерева, несколько тонких линий – две прелестные фигурки, абсолютно живые.
Нежный и страстный гимн Эросу.

Самарканд, 1942 год, эвакуация. Помню суровое хмурое лицо Николая Павловича Ульянова. Он жил с тяжело больной женой – художницей Анной Семеновной Глаголевой (она и умерла в Самарканде), в каменной, без окон, без печи, в зимнее время промозглой и сырой хурджии – келье Регистана, где помещался Московский художественный институт.
По возвращении в Москву Ульянов обнаружил, что одну из его живописных работ соседи по квартире сняли с подрамника и устлали ею корзину для хранения картошки. Ульянов отдал бесформенный черный ком отцу, сказав, что если он сумеет его отреставрировать, пусть оставит себе. Восстановить работу взялся замечательный реставратор Музея изобразительных искусств С. Чураков. Провозился с ней целый год, дублировал на новый холст, отмыл – и глазам предстала свежая, очень красивая по цвету «Модель и конь Селены» – учебная «постановка», предложенная В.А Серовым своим ученикам в Школе живописи, ваяния и зодчества. Ульянов в ту пору был ассистентом Серова, писал «Модель» вместе со студентами – тонко, красиво, но чуть-чуть по-ученически робко. Не сомневаюсь: несколько сильных белых мазков, сразу же заставляющих «звучать» всю картину – проложены рукой Серова. «Модель» и сейчас висит в кабинете отца, над его диваном. Кстати, о «модели»: юная девушка, чье нежное теплое тело резко контрастирует с холодной гипсовой белизной головы лошади (этот контраст хрупкой женской фигуры и мощной головы животного, возможно, возник не без связи с «Похищением Европы», над которым Серов работал в это самое время), – так вот, эта девушка, натурщица Серова, была известная «мадам Осипович», в 50-е годы позировавшая, конечно, уже только для портрета, нам, студентам Суриковского института.

Николай Павлович и его вторая жена Вера Евгеньевна подарили отцу такие непревзойденные работы, как живописный портрет Вячеслава Иванова и подготовительный рисунок к портрету, как акварель «Дидро у Екатери-ны» и еще около двадцати превосходных вещей Ульянова, рисунков, театральных костюмов.
В такой же хурджии Регистана жили в эвакуации Фаворские – я дружила с Машей Фаворской, по неделям гостила в их семье. В коллекции отца – более десятка подаренных ему Владимиром Андреевичем оттисков его гравюр и книг в его оформлении. На вышедшем перед самой войной «Гамлете» в переводе Бориса Пастернака надпись, не менее дорогая, чем сам подарок: «Андрей Дмитриевич, желаю вам счастья в драматический момент нашей истории. Хорошо, что драматизм жизни переплетается с драматиз-мом искусства. Ваш друг В.Фаворский. 14/ХII 41 г. Самарканд.»

С некоторыми друзьями отца у меня были собственные отношения – не только с Фаворскими, но и с Дементием Алексеевичем Шмариновым, Сергеем Васильевичем Герасимовым, Юрием Ивановичем Пименовым. Среди нескольких работ Пименова, подаренных отцу – таких, как «Цветоч-ница», «Эпона» – одна, подаренная Юрием Ивановичем мне (костюмы к «Как важно быть серьезным» Оскара Уайльда).
. Помню всеобщего любимца Давида Дубинского – красивого, молодо-го, блестяще талантливого, обреченного какой-то редкой наследственной болезнью почек на неизбежную раннюю смерть. В первые годы «оттепели» Дубинский, стряхнув с себя принудительные оковы казенного «социалистического реализма», на последнем дыхании сделал смелые, свободные, истинно «серовские» цветные акварели к «Поединку» А. Куприна. Отцу он подарил первый, еще тональный, сделанный черной акварелью вариант.

В книжном шкафу отца стояла и по сей день стоит фотография Давида, как фотографии и других его друзей, ушедших «за край» – Николая Ни-колаевича Купреянова, Льва Александровича Бруни, Сергея Васильевича Герасимова, Владимира Андреевича Фаворского.... Отца иногда спрашивали: не тяжело ли ему всегда видеть перед собой лица людей, которых уже нет на свете, на что отец отвечал: «Для меня они живы. Смерть – самый незначительный и неинтересный факт в биографии человека...»