«Русский след» в стране Восходящего Солнца

Варвара Дмитриевна Бубнова — заметная фигура в художественной жизни России начала XX века.

В 1914 году Бубнова окончила Императорскую Академию художеств в Петербурге по классу известного мастера пейзажа Н.Н. Дубовского. Познакомившись в собраниях И.А. Морозова и С.С. Щукина с произведениями импрессионистов и художников других течений в искусстве, она вступила на путь новаторских поисков в своем творчестве. Варвара Дмитриевна входила в образованное в 1909 году в Петербурге общество «Союз молодежи», представлявшее поначалу «умеренное» крыло авангарда. После вступления в «Союз молодежи» в 1913 году радикально настроенных художников — Д.Д. и В.Д. Бурлюков, К.С. Малевича, В.Е. Татлина, а также поэтов-футуристов устраиваемые обществом выставки и другие акции, проводимые совместно с объединениями «Бубновый валет» и «Ослиный хвост», приобретали эпатажный характер. Они были дерзки, вызывающи, необычны. Имели шумный, скандальный успех. Бубнова принимала в них активное участие. Именно ей принадлежал перевод с французского «Манифеста футуристов».

Судьба оригинально разложила жизненный пасьянс самой художницы. Ее «бубновый валет» лег: на восток.

Такое направление пути было предопределено многими факторами жизни художницы. Бубнову с юности интересовало самобытное искусство народов разных стран. Она посещала лекции в Археологическом институте, проводила много времени в Этнографическом музее Петербургской академии наук, изучала скульптуру малых народов Севера. Вместе с мужем В.И. Матвеем (1878-1914), поддерживающим Варвару Дмитриевну в ее стремлениях к познанию этнографической экзотики, она совершила путешествие в Европу специально для знакомства с коллекциями колониального искусства. В Британском музее Матвей и Бубнова восхищались каменными изваяниями острова Пасхи, африканской скульптурой, изучали миниатюры коптских рукописей.

В 1922 году Варвара Дмитриевна отправляется в Японию. Там в ее судьбе случается новый поворот. Художница, некогда призывавшая вместе со своими друзьями-бунтарями «сбросить Пушкина, Достоевского, Толстого с Парохода современности», становится адептом русской классики. Благодаря ей, точнее, стараниями ее учеников, пушкинские строки, преобразованные в иероглифы, станут понятными для миллионов японцев.

Варвара Бубнова вместе с матерью уезжала в Японию просто в гости к сестре Анне. Студентка Петербургской консерватории по классу скрипки, Анна Бубнова, став женой вольнослушателя университета и сменив свою родовую фамилию на японскую Оно, уехала с мужем на его родину, в Токио. Визит к сестре несколько затянулся — в стране Восходящего Солнца Вареньке Бубновой суждено было прожить почти... сорок лет! И стать основоположницей новой, прежде неведомой науки — японской пушкинистики. Две русские барышни — Варвара и Анна — не только не затерялись в чужой стране, но и привнесли в ее древнейшую культуру новые животворные импульсы. Сотням и тысячам японцев была сделана своеобразная «русская прививка».

Мне довелось побывать в токийском университете «Васэдэ», где Варвара Дмитриевна многие годы читала курс лекций по русской литературе, и даже посчастливилось слышать в магнитофонной записи одну из них, посвященную «Евгению Онегину». Она читала последнюю главу романа, пушкинские строки о магическом кристалле, и пыталась объяснить их смысл японским студентам.

С Пушкиным Варвара Бубнова состояла в родстве не только духовном, но и кровном. Ее мать Анна Николаевна в девичестве носила звучную нерусскую фамилию Вульф. Обрусевшие потомки шведа Гарольда через дворян Ржевских, ведущих свое родословие от легендарного Рюрика, породнились с Пушкиными.

Александр Сергеевич был близок со многими из обширного клана Вульфов — дружил с тригорскими барышнями Анной и Евпраксией, их братом Алексеем и матушкой Прасковьей Александровной. Посвятил поэтические строки и милой Зизи, Евпраксии Николаевне, в замужестве баронессе Вревской, и ее старшей сестре Анне, безнадежно влюбленной в поэта, и томной Нетти, Анне Ивановне Вульф. И еще одна Анна, подарившая русской поэзии «чудное мгновенье», — из того же славного рода; она появилась на свет в доме своего родного деда Ивана Петровича Вульфа, орловского губернатора. И со старейшиной рода, добрейшим Павлом Ивановичем, владельцем тверского села Павловское, поэт был в дружеских отношениях. Любил бывать в гостях и у его брата Ивана Ивановича Вульфа, берновского помещика. И не только захаживал в гости, но и находился неделями под его гостеприимным кровом.

В этом живописном тверском краю, овеянном поэтическими грезами, в старинной усадьбе Берново, прошло детство Вареньки Бубновой и ее сестер. До глубокой старости помнила она рассказ своего деда Николая Вульфа о том, как четырнадцатилетним подростком, вбежав в спальню поэта, застал он Александра Сергеевича лежащим на диване в глубочайшей задумчивости и с тетрадкой в руках. Поэт что-то писал, возможно, как считали в семье, главу из «Евгения Онегина». В детстве сестры так часто слышали имя поэта, что всерьез полагали: он — самый близкий и любимый родственник.

Вблизи имения, на реке Тьме, был таинственный русалочий омут, воспетый Пушкиным, где по легенде от несчастной любви утопилась дочка здешнего мельника. В юные годы Вареньке довелось стать свидетельницей рождения живописного шедевра: с замиранием сердца следила она, как великий Левитан оживляет своей чудесной кистью холст. А в заросшем усадебном парке возвышалась горка с романтическим названием Парнас, любимое место поэта. И по семейным преданиям некогда на старой березе, что росла близ вульфовского особняка, поэт начертал стихотворные строки: «Прости навек! Как страшно это слово!» В родном Бернове были написаны Варварой Бубновой и самые первые ее живописные этюды, здесь она провела свою счастливую осень 1913 года вместе с мужем Владимиром Матвеем, сокурсником по Академии художеств: Воспоминания детства и юности стали для Варвары Бубновой той живительной силой, что помогла ей выжить и «укорениться» в чужой и такой необычной стране.

В Японии Варвара Дмитриевна завоевала славу лучшего литографа страны, которая сохранилась за ней и по сей день; у нее появилось множество учеников и последователей. Нет ни одной солидной книги по современному японскому искусству, где бы не упоминалось имя русской художницы. «Госпожа Бубнова внесла свежую струю в мир японской литографии, которая находится сейчас в состоянии катастрофического застоя», — признавался искусствовед Хадзими в 1933 году. Ему вторил коллега Судзуки Дзиньити: «Больше всего меня поразила точность ее рисунков, но в то же время в них не было академической сухости, а чувствовалось стремление проникнуть в дух вещей. Просто невероятно, чтобы художница-женщина имела такой талант!»*

«Японские пейзажи кажутся какими-то космическими, — делилась своими размышлениями Варвара Дмитриевна, — вы видите маленький кусочек жизни и в то же время чувствуете, что это часть необъятного, большого мира. Вы видите небо, которое переходит в океан или море. Внизу ютится земля, и она пропадает в горах, в высоте, в тумане, в бесконечности. Как достигались эти драгоценные свойства изобразительности? Первое, что постигаешь, — это поразительное богатство оттенков туши, от глубокого черного пятна до едва ощутимой серой дымки:«

Да, художница сумела глубоко проникнуть в древнюю культуру страны, постичь ее сакральный смысл, потаенный от чужих глаз. Особенно привлекала ее черно-белая живопись тушью «суйбоку-га», зародившаяся еще в XIV веке. И как вспоминала сама Варвара Дмитриевна, она училась у старых мастеров «мудрому распределению на плоскости тяжести изображения и легкости пустой белой бумаги». «Япония помогла мне найти изобразительность, пластическую форму, — писала художница. — Искусство живописи двухмерно, а действительность находится в трех измерениях. Значит, надо создавать форму, отражающую действительность уже в другом измерении. В этом, собственно, тайна создания образа.

В своей работе я сохранила принципы русской школы, но японское искусство многому меня научило, расширив изобразительные возможности графического языка».

Варвара Бубнова содействовала изданию пушкинских книг в Японии: иллюстрировала «Пиковую даму» и «Евгения Онегина», «Каменного гостя» и «Сказку о царе Салтане». И признавалась, что только творчество спасало ее от тоски по родине. А может быть и девиз, начертанный на фамильном гербе: «Молись и надейся!«

В Японии художнице суждено было пройти и великие испытания: страшное по своей разрушительной силе землетрясение 1923 года, бедствия Второй мировой войны. Во время бомбардировки Токио одна из американских бомб в мгновение ока уничтожила ее дом, мастерскую, библиотеку и все картины. Всю ее многолетнюю работу. Пришлось начинать жизнь заново.

Так уж случилось, что в Токио сестры Варвара и Анна взяли на воспитание осиротевшую японскую девочку. Звали ее... Йоко Оно. И приходилась она племянницей Анне, носившей ту же японскую фамилию. Да, да, именно эта девочка, воспитанница русских сестер, вошла в историю мировой рок-музыки, став избранницей легендарного Джона Леннона. Русская краска в яркой жизненной палитре Йоко Оно... Не могла не рассказывать она своему знаменитому супругу о русских тетушках, чей дом стал для нее родным. Как знать, не общение ли со столь неординарными и возвышенными натурами сформировало пристрастия и характер девочки? И не звуки ли русской скрипки в артистичных руках Анны Бубновой-Оно пробудили у маленькой японки страсть к музыке, ставшей ее судьбой? Так история связала воедино пути столь разных людей — русских сестер Бубновых, японки Йоко Оно, англичанина Джона Леннона.

И еще — девяностопятилетнего москвича Дмитрия Алексеевича Вульфа. В его небольшой квартире в центре Москвы, неподалеку от Патриарших прудов, хранятся ордена Японской империи — Драгоценной Короны и Восходящего Солнца, коих были удостоены его тетушки Варвара и Анна Бубновы. А старая грамота в бамбуковом пенале, заверенная именной печатью самого императора Японии Хирохито, удостоверяет, что дарована она Варваре Бубновой за выдающийся вклад в культуру его страны.

В Токио, в университете «Васэдэ», я познакомилась с одним из учеников Варвары Дмитриевны, профессором Кэйдзи Касама, ныне главой Общества японских пушкинистов. В юбилейном пушкинском году ему наконец-то удалось исполнить свою давнишнюю мечту — побывать в достославном сельце Берново, навсегда вошедшем в историю мировой поэзии. Все переводчики Пушкина в стране Восходящего Солнца — ученики Варвары Дмитриевны. Переводить Пушкина на европейские языки — дело многотрудное, переводить русского гения на японский — кажется и вовсе несбыточным.

И все же пушкинская поэзия в минувшем веке обрела новый голос. Когда-то великий поэт пошутил, что имеет твердый доход лишь с букв русской азбуки. Знать бы ему, что в грядущем поэтическая дань будет идти в копилку всемирной культуры и с арабской вязи, и с латиницы, и с японских иероглифов. Ученики Варвары Бубновой, ставшие в Японии маститыми учеными-русистами, будут приезжать в Михайловское и Петербург, в Берново и Болдино, чтобы там, в родных местах поэта, постичь тайну пушкинских строк. И будут передавать любовь к русскому гению уже новым поколениям студентов токийского университета «Васэдэ».

Варвара Бубнова и ее сестра Анна возвращаются в Советский Союз в 1958 году. Варвара Дмитриевна поселяется в Сухуми, продолжает много работать, в основном в различных графических техниках, ведет занятия с творческой молодежью, пишет теоретические работы. Много путешествует.

В конце 1960 годов сестры Варвара и Анна Бубновы решили побывать в отчем доме. Сопровождал их в той, уже исторической поездке племянник Дмитрий Вульф, для тетушек — просто Митенька. Весть о приезде дорогих гостей тут же разнеслась по Бернову. Спешили, что было сил, их седовласые ровесницы, некогда служившие горничными в господском доме, торопились на встречу с возгласами: «Барышни Вульф приехали!» А «барышни» (обеим было уже за восемьдесят) и не скрывали своих слез, счастливых и горьких. Радостно было вновь увидеть свое родовое гнездо после полувековой разлуки и горько оттого, что так все безвозвратно изменилось. Целая история России минувших столетий будто намертво въелась в метровые каменные стены особняка, что был возведен на исходе XVIII века их далеким предком, лейб-гвардии капитаном и тайным советником Иваном Петровичем Вульфом.

Здесь любили рассказывать гостям о славном предке шведе Гарольде Вульфе, что приехал на Русь в царствование Федора Алексеевича, был наречен Гаврилой и дослужился до полковника; добрым словом поминали матушку Екатерину I, что своим милостивым указом «за раны и за понесенные в службе многие труды» даровала Петру Гавриловичу Вульфу, отцу хозяина дома, тверские земли, кои в стародавние времена принадлежали боярам Берновым и где спрятал свои сокровища старицкий князь Андрей Храбрый, опасаясь гнева Ивана Грозного. А еще хозяйка дома Анна Федоровна, урожденная Муравьева, некогда с гордостью вспоминала, как она вместе с дочерью Катенькой Вульф (в замужестве Полторацкой) представлялась самой государыне Марии Федоровне, супруге императора Павла. Здесь, в хлебосольном берновском доме, где перебывало немало именитых гостей, к праздничному столу, сервированному приборами с фамильным гербом — разъяренным волком, держащим в передней лапе разящий меч, — подавали полутораметровых запеченных осетров. А в парке, разбитом на английский манер, резвились два братца-сорванца: Александр и Никита Муравьевы, будущие декабристы. И очень досаждали мальчишескими проказами своим кузинам — Анне Полторацкой (в будущем супруге боевого генерала Е.Ф. Керна) и Анне Вульф. Девочки тогда же поклялись, что никогда и ни при каких обстоятельствах не выйдут замуж за этих забияк.

Но самые сокровенные истории дома связаны с именем Александра Пушкина, любившего заезжать сюда, где ему так легко писалось. Правда, к тому времени, когда здесь бывал поэт, владелец усадьбы, «бесподобный дедушка Иван Петрович», как называла его внучка Анна Керн и чей портрет кисти Кипренского украшал гостиную, ушел в лучший мир и хозяином берновского дома стал его младший сын Иван Вульф, отставной поручик лейб-гвардии Семеновского полка.

Грустно было входить в дом, где ничто не напоминало о былой жизни. Старому «берновскому замку» пришлось немало претерпеть: после революции в родовом «вульфовском гнезде» обосновалась коммуна, и, конечно же, сельские коммунары никоим образом не способствовали сохранению исторической обстановки дома. В годы Отечественной войны — и того хуже: первый этаж особняка гитлеровцы отвели под конюшню, на втором разместили лазарет, на самом же верху — командный пункт и огневую точку. И дом стал отличной мишенью для советской артиллерии. Но его мощные стены, возведенные рачительным хозяином в конце XVIII века, смогли выдержать и прямую пушечную наводку. В послевоенные годы в барском особняке разместилась сельская школа.

Сестры бродили по парку, искали и не находили памятных с детства мест — старое Берново жило лишь в их памяти. «Для меня в детстве и отчасти в юности самым прекрасным был сад моих дедов, — вспоминала Варвара Дмитриевна. — И до сих пор я его иногда вижу во сне. Он был старый и огромный. В нем были аллеи лип и берез, глухой еловый лесочек с овражками: Были солнечные пригорки с лесной земляникой, кусты сирени с душистыми, тяжелыми гроздьями цветов. Это был сад, подобный садам тургеневских повестей, «вишневому саду» Чехова, «прекрасней которого нет на свете»: Кроме того, здесь обитала тень великого Пушкина: он ходил по этим аллеям, жил в этом доме:«

Именно на той памятной встрече сестер Бубновых с сельчанами было произнесено заветное слово «музей». И Варвара Дмитриевна, несмотря на преклонные годы, с энтузиазмом приступила к эскизам по воссозданию парка и пушкинского музея в родной усадьбе. И уже тогда художница подарила будущему собранию первые экспонаты: свои картины и литографии, книги — переводы Пушкина, вышедшие в Японии с ее иллюстрациями, фамильные реликвии.

С тех дней начали происходить удивительные события: родовой дом стал вновь собирать свои ценности. Старые стены, словно магнитом, притягивали вещи былых владельцев; не иначе как чудом можно назвать возвращение картин, чайных сервизов, милых безделушек, да и целых мебельных гарнитуров работы здешних крепостных мастеров.

На закате жизни судьба подарила Варваре Бубновой светлые дни: в июне 1971 года в Бернове, в деревянном усадебном флигеле, был открыт первый пушкинский музей; а ровно пятью годами позже, уже в особняке — настоящий, полнокровный музей поэта.

Но не дано было знать замечательной художнице, что на исходе XX века в отчем доме, ставшем музеем русского гения, ей и ее творчеству будет посвящена обширная экспозиция. Что стены одной из комнат второго этажа будут украшать ее литографии и картины. Станут музейными экспонатами фарфоровый чайник и лаковая шкатулка, привезенные Варварой Дмитриевной из Японии, а в стеклянных витринах разместятся книги о ней и книги с переводами пушкинских поэм и романов ее учеников — Осакава Седзи, Накаяма Седзабуро и Кусака Сотокити. Какие прочные незримые нити связали тверское село Берново с японским мегаполисом Токио!

В мае 1986 года в берновском музее открылась выставка «Варвара Бубнова — русская художница в Японии», приуроченная к столетию со дня ее рождения. Варваре Дмитриевне не суждено было дожить до своего юбилея всего лишь три года. Как счастлива была бы художница, родившаяся в XIX столетии, если бы узнала, что в далеком XXI веке ее имя будет благоговейно произноситься и в Японии, где прошли самые плодотворные годы, и в тверском краю, сохранившем память ее юных лет.

Долгое-долгое путешествие русской странницы Варвары Бубновой завершилось. Здесь, в Бернове. В отчем доме.