О Кипренском в Женеве

10 июня 1817 года Кипренский писал Оленину: «В Женеве я был принужден оставаться почти три месяца для излечения глаза, ушибленного под Касселем; там написал портрет славного Дюмона, которого представил ораторствующим, как обыкновенно женевцы привыкли видеть его в Совете, вдали изобразил снежные горы Альп; притом еще несколько портретов фамилии г-на Дюваля написал и нарисовал: все сие было выставлено в Экспозиции в Женеве. Здесь весьма лестно, да и везде приятно заслуживать доброе имя. Мы, Ваше Превосходительство, третьего дня оттуда получили весьма приятное известие; а именно: Канова, Жерард и Ваш покорнейший слуга провозглашены членами Общества любителей искусства в Женеве» (2). Начнем с последней фразы. В свое время она вызвала споры среди исследователей. Одни считали, что Кипренский вполне мог быть выбран членом Общества любителей искусств в Женеве*. Другие отрицали такую возможность, приписывая ему постоянные романтические фантазии, из которых якобы этот художник творил сам о себе миф (3). Уже в связи с таким полярным мнением о Кипренском этот, казалось бы, мелкий эпизод в его биографии имеет принципиальное значение. Ибо от того, был он в реальности или нет, во многом меняется понимание личности художника.

Из высказывания Павла Эттингера, впервые подробно касавшегося женевской поездки Кипренского, вовсе не следует, что «этого события, увы, очевидно не было» (4). На самом деле Эттингер сам не смотрел документы женевского архива. Эттингер опирался на сведения, сообщенные ему из Публичной библиотеки Женевы о том, что «не нашлось никакого следа (курсив мой. – Е. П.) об избрании Кипренского его (Общества. – Е. П.) членом…» (5)

Для выяснения истины и реабилитации Кипренского, которого нередко и весьма несправедливо обвиняли во лжи и фантазиях, надо было искать материалы Общества изящных искусств Женевы. В Публичной библиотеке этого города мне подсказали имя и координаты хранителя архива Общества госпожи Мануэлы Бузино. Созвонившись с ней и договорившись о встрече, я с нетерпением ждала, есть ли в архивах что-то, проясняющее ситуацию с Кипренским. Оказалось, что значительная часть архива не сохранилась. Но госпожа Бузино показала мне протокол заседания Общества, текст которого привожу полностью в переводе с французского языка:

«Вторник, 11 марта 1817
Г-н Кипренский, русский художник, предложен и поименован Почетным членом.
Присутствуют: Деталлаз, председатель; Бувье; Арко младший <…>; Вьефануи; Троншен, советник; Ваньер; Тепфер; Андра (?); Гриер, секретарь.
Г-н Тепфер предлагает принять в Почетные члены Общества искусств живущего ныне в Риме художника Академии Кипренского, таланты которого доказывают, что он достоин сей чести. Одобряя указанное предложение, решили представить его Обществу, напоминая оному о тех произведениях, которые он исполнил в Картиньи, у г-на дю Валя, представившего их на нашу последнюю выставку» (6).

Из приведенного документа совершенно очевидно, что Кипренский действительно был принят в Почетные члены Общества изящных искусств Женевы; он не фантазировал и ничего не придумывал в письме к Оленину.
К сожалению, каталоги выставок женевского Общества начали издаваться только с 1820 года. Однако упоминания выставки 1816 года, на которой экспонировались в том числе и портреты кисти Кипренского, были в прессе от 21, 24, 31 августа, 7, 14, 28 сентября и 9, 12 октября того же года.
В этой экспозиции наравне с Кановой, Жераром, другими европейскими мастерами участвовал русский художник теми портретами, которые он упоминает в письме к Оленину. Зная, что некоторые из них сохранились и находятся в Женеве, я, будучи в этом городе, конечно, не могла не увидеть в оригинале произведения Кипренского. По отношению к живописным полотнам это было нетрудно. Портреты Этьена Дюмона (7) и Жакоба Дюваля (8) хранятся в библиотеке женевского университета, куда они были переданы в дар потомками Дюваля. Именно с одним из них Кипренский выехал из Петербурга в сторону Рима, проделал длинный путь и остановился в Женеве, в доме господина Жакоба-Давида Дюваля, старшего брата его спутника. Однако обнаружилась неожиданность. В библиотеке женевского университета хранятся два одинаковых портрета Дюмона. Что это означает? Оказалось, что господин Дюваль в 1860 году передал в библиотеку копию портрета Дюмона (своего дяди) кисти Кипренского, сделанную Альбертом-Дурадом. Оригинал хранился в доме Дювалей. И лишь в 1882 году Андре Дюваль подарил университету оригинал Кипренского с условием, что он будет находиться вместе с копией. Итак, живописные произведения, созданные Кипренским в Женеве, находятся в публичном месте, доступны для осмотра, тщательно хранятся и документируются. Гораздо сложнее было увидеть портреты членов семьи Дювалей, нарисованные Кипренским. В университетской библиотеке мне не могли помочь: у них не оказалось координат потомков Дювалей. Что было делать? Пришлось пойти примитивным путем. Я взяла телефонную книгу и стала обзванивать женевцев по фамилии Дюваль. Где-то на пятнадцатом звонке мне повезло. Мой краткий рассказ о русском художнике Кипренском, когда-то дружившим с семьей Дювалей, нашел отклик. Но приглашать меня в свой дом потомки Дювалей не спешили. Из телефонного разговора стало ясно, что нужны рекомендации кого-то из их соотечественников.

Напряженно соображая, где найти гарантов, я вспомнила об одном женевце, который как-то приезжал в Петербург. Это был молодой человек, артист цирка, в юности случайно на уличном рынке наткнувшийся на целую груду привлекших его внимание рисунков. Он купил их за очень небольшую сумму и начал спрашивать у знакомых историков искусства, кто бы это мог быть. Ему подсказали имя – Николай Ге. Господин Кристоф Болльманн, так звали молодого человека, приобретшего рисунки Ге, позднее узнал, что в Швейцарии жил сын Ге, историк искусства. После его смерти рисунки Николая Ге оказались практически выброшенными на улицу.

Найдя опять же по телефонной книге координаты господина Болльманна, я позвонила ему. Мы встретились. Я рассказала о своих поисках. Он не только поведал мне свою историю с рисунками Ге, но, пригласив в гости, показал фантастические эскизы и этюды для картины «Что есть истина» и других полотен художника. В лице господина Болльманна я нашла абсолютного союзника. Он позвонил Дювалям, и мы отправились к ним.

Старый небольшой деревянный домик рядом со штаб-квартирой Организацией Объединенных Наций, в окружении современных зданий. Вход в гостиную практически из сада. Там на стенах висят два портрета, нарисованные Кипренским (9). Они слегка пожелтели, но сохранились! Это было очень странно – в Швейцарии, в частном доме, увидеть оригиналы работ русского художника. Я попросила прислать нам изображения для публикации, и мне не было отказано. Имена изображенных даже потомки не всегда могут определить, поэтому лучше пока обозначать их аккуратно. Покидая дом, я робко спросила об имении Дювалей Картиньи, которое упоминал Кипренский в письме к Оленину. «Да! Картиньи существует и сейчас. Летом мы там бываем», – ответили мне в доме Дювалей. Узнав, как туда проехать, мы с господином Болльманном на следующий же день отправились на машине в Картиньи. Теперь это уже почти Женева. И все-таки загородный дух сохранился в милом, заброшенном парке и доме, похожем на скромные русские дворянские особняки рубежа XVIII и XIX столетий.

Именно об этом месте Кипренский писал как о «преславной» даче Дюваля, расположенной «в девяти верстах от города, в Картини <…>, здесь отголоски гор посвящены Бахусу, а Церере богатые луга» (10). Мы осмотрели дом снаружи, погуляли по парку, сделали фотографии, полюбовались видом, который не изменился со времен Кипренского. «За быстрою рекою Роны, – сообщает Кипренский Оленину в 1817 году, – между гор Салев и Жюра отсюда видна граница Франции. После работы в хорошую погоду я прохаживался по крутому берегу Роны и отдыхал под величайшею липою, которую посадил честный Сюллей» (11). Сопоставив этот отрывок из письма Кипренского с видом и удостоверившись в полном соответствии его словам художника, мы сели в машину и отправились в центр Женевы.

Это путешествие и знакомство с домом Дювалей, с портретами, нарисованными русским художником, с архивом Общества изящных искусств Женевы, с библиотекой университета наполнили формальные сведения о Кипренском ощущением реальности происходившего, сопричастности тому, что видел и чувствовал в этих местах художник в 1816 году.

По-человечески стало понятно, почему он прожил в Швейцарии два месяца, вопреки расписанию, по которому должен был следовать в Рим. В этом случае, конечно, можно согласиться с теми, кто обвиняет Кипренского в фантазиях и преувеличениях. Не исключено, что ушибленный глаз, ставший причиной столь долгой остановки в Женеве, зажил гораздо быстрее. Конечно, Кипренский не хотел упустить возможность познакомиться и пообщаться с интересными людьми, написать и нарисовать их портреты, что и произошло. Это оставило в его личной и творческой биографии важный и заметный след. Возвращаясь из Женевы в тогдашний Ленинград, я еще раз поняла, как важно повторить путь художника. Что-то все-таки при этом происходит. Какие-то страницы неизбежно приоткрываются, а что-то, наоборот, превращается в новую тайну, для расшифровки которой нужны дополнительные усилия и время.

Так случилось с рисунком «Игра в вист» (бумага, бистр, перо; 12,9x20,8), традиционно приписываемым Кипренскому. Он находился в доме госпожи Рене Мартен, куда я не попала во время той поездки. Но вся женевская история заставила внимательнее отнестись к кругу работ, созданных художником в Швейцарии. Почему, собственно, этот рисунок считается работой Кипренского? Потому что он имеет надпись карандашом «Kiprensky», сделанную, кстати, не рукой художника. Вместе с тем на паспарту по нижнему краю сохранилась другая надпись, в которой раскрываются имена участников игры в вист: «Partie de whist à Cartigny Mr François Duval Mme Louis Duval Mr Louis Duval». Среди изображенных за столом есть четвертый участник. Возможно, именно он был обозначен кем-то карандашом как Kiprensky, дополнительно к надписям на паспарту. Написание даты в правом нижнем углу тем же материалом (бистр?), каким исполнен рисунок, не похоже на почерк Кипренского.

Возможно, в семье Жана Мартена, отца Рене Мартен, потомка Дювалей, набросок «Игра в вист» считался работой Кипренского именно из-за этой надписи. Однако уже сам Жан Мартен, журналист и издатель, писал: «Едва взглянув на рисунок, я воскликнул: «Какой прекрасный Рудольф Тепфер» (12) <…> Ему было тогда 17 лет, и он намеревался посвятить себя живописи. Он постоянно жил у Дювалей в Картиньи и видел рисунки Кипренского. Вот тема для исследования: влияние Кипренского на Тепфера! И тема действительно новая» (13).

Эти строки можно трактовать по-разному. Или Жан Мартен имел в виду, что рисунок исполнен Кипренским, и он видит в его стиле близость работам Тепфера, на которого повлиял русский мастер. Или же рисунок Тепфера вызвал в памяти Мартена рассказы предков о том, что на начинающего художника повлиял Кипренский, изображенный в сцене «Игра в вист».

Эта атрибуционная коллизия пока остается неразрешенной. На мой взгляд, есть основания усомниться в авторстве Кипренского и поискать рисунки Рудольфа Тепфера, чтобы сравнить их с набросками Кипренского. Но это дело будущего. Сама постановка вопроса о творческих взаимоотношениях и взаимовлияниях Кипренского и современных ему швейцарских художников, как отметил еще в 1940 году Жан Мартен, – до сих пор нова и неожиданна. Ведь Жан Мартен в 1930-х годах не очень хорошо понимал, кто такой Кипренский. Поводом для его интереса к этому художнику послужило письмо Павла Эттингера, уже тогда пытавшегося выяснить детали пребывания Кипренского в Швейцарии. Именно в связи с письмом Эттингера Мартен пишет статью «Русский художник Кипренский и Тепфер», которую, как представляется, интересно опубликовать полностью.

Итак, достаточно подробное и не первое обращение к теме «Кипренский в Швейцарии», надо надеяться, не будет последним. Еще остались загадки, связанные со швейцарским пребыванием художника, решение которых во многом способно прояснить эту таинственную личность.

Примечания
1. Письмо из Рима // Сын Отечества. 1817. Ч. 42. № XCVI. С. № 3–25. Врангель Н. Н. Дневник Кипренского за границей 1817 г. // Старые годы. 1908. Июль–сентябрь. С. 416–426 и другие.
2. Цит. по: Орест Кипренский. Переписка. Документы. Свидетельства современников. Составители, авторы вступительной статьи и комментариев Я. В. Брук, Е. Н. Петрова. СПб., 1994. С. 123.
3. Турчин В. С. Кипренский во Франции и Германии (1822–1823). Материалы к биографии художника // Русское искусство второй половины XVIII – первой половины XIX в. Материалы и исследования / Под ред. Алексеевой Т. В. М., 1979. С. 195–196.
4. Так трактовано высказывание П. Д. Эттингера В. С. Турчиным. Там же.
5. Эттингер П. Д. Статьи. Из переписки. Воспоминания современников. Составители А. А. Демская, Н. Ю. Семенова. М., 1989. С. 57.
6. Приводится по публикации: Орест Кипренский. Указ. соч. С. 228–229, 625, № 59. Там упоминаемые имена не раскрываются.
7. Дюмон Пьер-Этьен-Луи (1759–1829), философ, общественный деятель. Родной дядя Дювалей. Дважды бывал в Петербурге в 1784–1785 и в начале 1800-х (был приглашен М. М. Сперанским для участия в законодательной комиссии). С 1814 член Большого совета в Женеве, деятельно участвовал в парламентской жизни города, каким его и изобразил Кипренский.
8. Дюваль Жакоб-Давид (1768–1844), старший брат спутника Кипренского, Жана-Франсуа-Андре Дюваля (1776–1854). Оба брата были тесно связаны с Россией. Об этом подробнее см.: Орест Кипренский. С. 556, примеч. 5. У Жана-Франсуа Дюваля была замечательная коллекция картин и рисунков, в которую, в частности, входил «Портрет Дидро» кисти Левицкого (теперь – в женевском Музее искусств и истории).
9. Портрет Жакоба-Луи Дюваля (1797–1863) и портрет Франсуа-Луи Дюваля (1795–1863), сыновей Жакоба-Давида Дюваля. Впервые упоминались: Орест Адамович Кипренский. К 200-летию со дня рождения. Графика: Каталог по материалам выставки в Ленинграде, Москве и Киеве (1982–1983) / Автор вступительной статьи и научный редактор Е. Н. Петрова. Л., 1990. С. 486, 487. Об истории местонахождения этих и других портретов семьи Дювалей см.: Михайлова К. В. Кипренский в Женеве // Кипренский. Новые материалы и исследования. Научный редактор Е.Н. Петрова. СПб., 1993. С. 52–53.
10. Орест Кипренский. С. 128.
11. Там же. С. 128.
Сюлли Максимильен де Бетюн (1560–1641). Один из ближайших соратников короля Генриха IV, министр финансов, много сделавший для укрепления финансового и государственного положения Франции (отсюда выражение – «честный Сюлли»).
12. Тепфер Рудольф (1799–1846), – швейцарский рисовальщик и карикатурист; сын А.-В. Тепфера.
13. La Peintre russe Kiprenski et Tæpffer // L’Érénement. Geneve. Decembre 1939 – Janier 1940. № 3.

«Русский художник Кипренский и Тепфер
Письмо с советской маркой, адресованное мне? Да, так и есть. Русское слово, означающее «Швейцария», адрес: «Г-ну Жану Мартену, гл. редактору «Журналь де Женев», Женева, Швейцария. От: М. Эттингера, Москва (66), СССР». Марка красно- (знамя с серпом и молотом) бело- (пушка, нацеленная вверх) черная (солдат с приветливым лицом). Странно! Я не знаю М. Эттингера и у меня нет никаких связей с Москвой. Тем не менее это мне. Откроем!

Я задерживаюсь на нем взглядом. Я изучаю его портрет, выполненный рукою мастера. Он подписан «О. К. 1816. Картиньи».
Прочтем еще раз письмо, пришедшее из Москвы:
Москва (66) СССР, 8 сентября 1938
Ново-Басманная 10-92
Господин главный редактор,
Беру на себя смелость побеспокоить Вас с позволения Публичной библиотеки Вашего города относительно картины русского живописца Ореста Кипренского (1782–1836).
Известно, что во время своего пребывания в Женеве этот художник наряду с портретом Эт. Дюмона выполнил также портрет семьи Дюваль. Думаю, в литературе о Кипренском на русском языке нет никаких сведений о том, сохранился ли этот портрет, и о его теперешнем местонахождении. Недавно, в связи с полной выставкой произведений Кипренского, вновь стал вопрос о портрете Дюваля и оживился интерес к его судьбе.
Когда-то заместитель директора вышеупомянутой библиотеки любезно сообщил мне, что Вы, возможно, располагаете какими-то сведениями об этом портрете…
Я хотел бы знать, живописный он или графический, а также получить его размеры. Можно ли сделать фотографию, т. к. портрет никогда не воспроизводился в русских публикациях? Если да, это было бы замечательно, и я был бы Вам очень и очень признателен.
Также был бы очень благодарен за более подробные сведения о семье Дюваль и ее общественном положении, если это возможно.
Надеюсь, что Вы извините меня за причиненное беспокойство.
(подписано) Павел Эттингер

Я просто потянулся к перу, чтобы написать:
«Портрет, который вы ищете, у меня перед глазами. Уже более века он оставался в семье Дюваль, и когда я унаследовал его от престарелого родственника, я перевез его в Картиньи, и сейчас он находится там же, где написал его Кипренский в 1816 г.». Но события развиваются стремительно: настает 20 сентября 1938 г., после вторжения в Чехословакию все ждут большой войны; «Журналь де Женев» поглощает все мое время: ответное письмо остается неоконченным.
Водоворот великих дней в редакции. Визиты, телефонные звонки, депеши, тайные совещания, огромная почта… Что это? Разворачиваю бандероль: прелестная записка от моего двоюродного брата Альфонса Дюнана (по матери – Дюваля), бывшего министра в Париже, он дарит мне рисунок пером, который называется «Вист в Картиньи». Три лица известны: Франсуа Дюваль-Тепфер, его брат Луи, синдик караула, и жена последнего, урожденная Андринка Сегин (его двоюродная сестра по линии Дюмонов); четвертое – нет.
Только взглянув на рисунок, я восклицаю: «Какой прекрасный Рудольф Тепфер!» Изящество линии, точность, соединенная с фантазией, психологический юмор и характерная манера наложения теней. Однако в этот раз, изображая почтенных старейшин семьи, Тепфер избежал карикатуры; рисунок отделан тщательнее обычного: фигуры объемнее, перо обрело необычную силу…
Невозможно. Фактура и дата совпадают. Что касается Рудольфа Тепфера, тогда ему было всего 17 лет, и он намеревался посвятить себя живописи. Он постоянно жил у Дювалей в Картиньи и все время видел рисунки Кипренского. Тема для исследования: влияние Кипренского на Тепфера! И тема действительно новая.
Вернемся к моему московскому корреспонденту. Полный своей находкой, я заканчиваю ответ, который отправляется на Ново-Басманную 10-92, и жду новостей.
На сцену вступает новый персонаж. Среди сотен книг, которые каждый год приходят в редакцию «Журналь де Женев», мне очень понравился рассказ Андрея Трофимова об «Императорской Музе на блошином рынке». Я написал хвалебную рецензию. Телефонный звонок: «Говорит г. Трубников, бывший директор музея Эрмитаж в Петербурге. Это я подписался Трофимовым. Можем ли мы встретиться? – Конечно. Приглашаю вас завтра на обед в Картиньи. Будем говорить о старой России!»
Г. Трубников рассматривает старый тульский самовар, привезенный из Петербурга более века тому назад, серебряную сахарницу с русским клеймом, просматривает русские издания начала XIX века, в восхищении останавливается перед «Жакобом Дювалем» Кипренского. Я показываю ему письмо из Москвы, он оживляется: «Эттинггер! Очень хорошо его знаю: он был одним из моих служащих, вижу, что не пропал при новом режиме, вот он уже искусствовед!»
Второй Кипренский соединился с первым в гостиной Картиньи».

* Кипренский называет Обществом любителей искусств существовавшее в Женеве Общество изящных искусств.