Лишь повеет аквилон... «Русь. Русские типы Б.М. Кустодиева. Слово Евг. Замятина». Петербург, «Аквилон», 1923

Встреча Бориса Кустодиева и Евгения Замятина — двух художников, сердцевиной творчества которых было национальное, — состоялась в двадцатые годы ХХ столетия. Самое начало нэпа — время, когда рефлексии и штудии по национальному вопросу представлялись не совсем уместными. У каждого из них за плечами был собственный художественный опыт, каждый имел свой взгляд, мировоззрение, поэтику, говорившие об одном и том же, но слишком разное и по-разному. Пышный, избыточный, богатый формами и цветом образ русского мира Кустодиева и изощренный, узорочный, темный, мучительный — Замятина объединяло лишь то, что описывали они жизнь провинциальных городов, уездов, деревень и их обитателей: купцов, разночинцев, церковнослужителей, торговцев, лирников, странников.

«Кустодиев видел Русь другими глазами, чем я, — его глаза были куда ласковей и мягче», — писал Замятин в воспоминаниях об их совместной работе. И это была правда: праздничный, ярмарочный, позитивный образ Руси Кустодиев утверждал в живописи и отстаивал в полемике:«не нам, русским, называть пестроту варварской, — пусть это делают европейцы. А я считаю пестроту, яркость именно весьма типичной для русской жизни», — возражал он на замечание А.Н. Бенуа, вполне, кстати, сочувственное, о том, что «ярмарки Б.М. — это пестрядина, «глазастые» ситцы, варварская «драка красок». Тогда как Русь «непутевая, уездная», шатающаяся «на куличках», прозябающая «в чреве мира» («у русской печки — хайло-то какое ведь: ненасытное») смотрит диким глазом, подмаргивает из глубины колодца или ямы, куда заглядывает Замятин:» Раньше заглядывал — до переворота: Теперь, в 1923 году, после опыта существования в другой цивилизации (инженер Замятин строил корабли в Англии), двух революций одного года, после написания романа «Мы» с неизданием его на русском (и для Замятина неизданием на родине — пожизненным), словом, после проживания событий, составивших в несколько лет целую эпоху, воззрения писателя видоизменились: «Пышная кустодиевская Русь лежала уже покойницей. О мертвой теперь не хотелось говорить так, как можно было говорить о живой: Так вышло, что Русь Кустодиева и моя — могли теперь уложиться на полотне, на бумагу в одних и тех же красках».

«Полотном и бумагой» стала совместная книжка «Русь», опубликованная в питерском издательстве «Аквилон» в 1923 году тиражом одна тысяча экземпляров (часть тиража пронумерована) с оригинальными рисунками пером, заставками и двадцатью одной фототипией с кустодиевских акварелей, с текстом Замятина про «город Кустодиев» и случай из жизни в нем. Книга вышла стараниями в том числе близкого друга семьи Кустодиевых Ф.Ф. Нотгафта, одного из руководителей издательства «Аквилон», бывшего, кстати, во времена «Мира искусства» секретарем объединения и ставшего впоследствии хранителем Эрмитажа. В сущности, книга 1923 года по замыслу ее создателей могла бы стать художественно оформленным этнографическим опусом (все про исчезнувший — исчезающий! — этнос). Но в ней объективно отразилось нечто иное, большее.

Первый биограф Кустодиева, в те годы хранитель отдела рисунков и гравюр Русского музея В.В. Воинов записывает в дневнике встреч с художником: «Этот текст очень нравится Борису Михайловичу. Замятин там говорит о существовании мифического города Кустодиевска (так у воспоминателя. — Е.Х.), где сконцентрировалось все специфически русское«4. Произнесенное вскользь слово «мифический» здесь ключевое. Два художника творят миф о бывшем, которое дjлжно сохранить. Кустодиев с Замятиным словно бы выстраивают некий заповедник, в котором этот миф и пребывает.

Ушедшая жизнь — сожженный синий бор: Русь — дремучий лес. Догоревший дотла, оставшийся в памяти: Заповедная виртуальная зона. Русская Атлантида. Огонь — и нет ее.

Разумеется, Русь никогда не была такой — ни замятинской, ни кустодиевской. Эти великие стилисты собственными художественными средствами сделали бывшим никогда «в жизни» небывшее: сдвигом авторской речи с нейтральной на сказовую, стилизацией лучших русских реалистических сюжетов (Гоголя, Достоевского, Лескова, А. Островского, Ф. Сологуба) и разнообразных фольклорных форм (легко узнать традицию народных кукольных театров, тверской игрушки в изображении ярмарочных групп или характерных типажей у Кустодиева). Написали реквием в виде гротеска, таким жанровым парадоксом, помимо прочего, поставив свое творение в русло модернистской традиции, еще недавно остро актуальной, но которая в скором будущем также попадет под каток советской идеологии. Придали мечтательному воспоминанию форму иллюстрированной истории.

Книга «Русь» состоит из двух частей. Первая часть, замятинская, — рассказ про то, как была молодая красавица Марфуша замужем за пожилым купцом Вахрамеевым, который любил ее без памяти, да ревновал уж очень, а как взволновал ее веселый черный взгляд, так и помер муж, поев грибочков. Немудреная фабула, но какова выделка. Каждое словцо, каждый жест, каждая картиночка так чудно сотворены, что хочется развинтить да рассмотреть; подарок формалистам! — как сделано? «Как расправит свою — уже сивую — бороду, да сядет вот так, ноги расставив, руками в колени упершись, перстнем поблескивая, да пойдет рассказывать — краснобаек у него всегда карманы полны, — ну тут только за бока держись!» Во второй же, кустодиевской, части все это и изображено — и руки, упертые в колени: фототипия с акварели «Купец», пожалуйста! И бобровая с хвостами пелерина у красавицы, и как она «поднимет плеткой правую бровь», и как «поникнет цыганский глаз». Типы, одни поименования которых говорящие: «Лихач», или «Извозчик в трактире», или «Торговец шарами», «Сборщик на церковь», «Живописец вывесок», «Нищий слепец», «Странник» и т. п.

Как бы восполняя монохромность изображений, память воспроизводит многоцветный мир ярмарочного гуляния: и синюю поддевку купца, и белую длинную рубаху с алым кушаком полового, и лиловый повойник купчихи, черноглазой, густобровой, с жарким ртом. Все цвета живой радуги!..

Тонкие, пленительные связи явлений, имен, календарных дат, существующих в большом времени, — есть одно из свойств высокой культуры. Перекличка голосов в русской культуре пленительна особенно, ибо опровергает расхожее мнение, что у нас всякое время для искусства несвоевременно и непременно рождает новых варваров. Сюжет аквилоновской «Руси» открывает простор для разнообразных ассоциаций, тут сошлось много чего: Пушкинские строки («Нард, алой и киннамон /Благовонием богаты: /Лишь повеет аквилон, /И закаплют ароматы») — «Мир искусства» — Эрмитаж — мир торговых, служилых, угрюмых, лихих уездных бородачей Кустодиева и Замятина — Русский музей — Хлебников — стихи Мандельштама («Черпали воздух ялики, и чайки /Морские посещали склад пеньки, /Где, продавая сбитень или сайки, /Лишь оперные бродят мужики»): Круг ассоциаций может быть каким угодно. Но это всегда спасательный круг, а значит — помогающий спасению.

Как сложилась судьба основных участников «проекта» 1923 года?

Через четыре года Кустодиев умрет — не от многолетнего недуга, приковавшего его к инвалидному креслу, а от случайной простуды и воспаления легких. Замятин, измученный рапповской травлей, через восемь лет будет писать Сталину и, получив высочайшее разрешение, эмигрирует в Париж навсегда (то есть еще на шесть лет жизни). Издательство «Аквилон» вместе с другими немногими уникальными, эстетскими («Петрополис», «Неопалимая купина» и др.), где стихи и проза печатались на «полицейской бумаге верже» (О. Мандельштам), или на беленой, или на ноздреватой, толстенькой, цвета слоновой кости бумаге, крошечным тиражом, с богатыми закладками, фронтисписами, заставками, виньетками, специально для них выполняемыми: эти издательства, а также множество простых, демократичных, «бедных» будут сметены потоком нового исторического времени.

В 1929 году наступит «великий перелом».

Время «русских типов» надолго остановится.