Джангар. Калмыцкий народный эпос. Перевод Семена Липкина. Художник В.А. Фаворский. Москва, Государственное издательство «Художественная литература», 1940

Казалось бы, совершенно понятно, о чем в приведенной цитате говорит великий «гравер, друг меднохвойных доск» (так назвал Фаворского Мандельштам): о ритме художественного оформления книги, о том, как постепенно раскрывается перед читателем-зрителем целое книги, ее ансамбль. Но только ли об этом?

Когда рассматриваешь «Книгу Руфь», «Слово о полку Игореве» или калмыцкий эпос «Джангар» в интерпретации Фаворского, понимаешь и другое. Мастер «ведет нас от момента к моменту», но не только «вперед и вперед», а в каком-то смысле еще и «назад и назад». Он средствами своего искусства погружает читателя в непостижимое для него время, уводит на ту невообразимую временнýю глубину, которую Томас Манн сравнивал с бездонным колодцем. Дело иллюстратора в этом случае − переложить на визуальный язык, сделать доступными нашему глазу и убедительными для него образы, которые этому сопротивляются − так они масштабны, так противоречат средней житейской мерке, повседневной практике.

Оформление «Джангара» выполнялось Фаворским и его учениками − Г. Ечеистовым, Н. Фаворским, Л. Мюльгауптом, Т. Козулиной, Ф. Константиновым, В. Федяевской, В. Фребером − в 1939 году, так как в 1940-м должны были состояться торжества, посвященные 500-летию памятника 2.( «…я приступил к иллюстрированию, − писал Владимир Андреевич, − и тут же из-за краткости времени должен был пригласить целую группу художников, которым предоставил мой материал и которые мне помогали − одни в орнаменте, другие в гравировании, третьи в композиции; сын мой и Георгий Александрович Ечеистов самостоятельно иллюстрировали некоторые песни»3.)

М.А. Чегодаева в статье, посвященной памяти мастера, говорит о работе над сотней черных и цветных изображений, об увлечении Фаворского этим трудом, но и о том, что книга получилась холодной, подчиненной «шаблонам трактовки национальной темы», принятым в ту эпоху4. Не вступая сейчас в полемику с исследовательницей, скажем одно: работая над «Джангаром», Фаворский решал − и решил − вопросы, далеко выходящие за пределы собственно оформительской проблематики. Этим-то книга и важна, и значительна. Недаром иллюстрации к эпосу приобрели у калмыков почти сакральное значение: оставляя все перед ссылкой в Сибирь, люди вырывали из книги и брали с собой листы с иллюстрациями. Между тем «Джангар» Фаворского говорит на своем особом языке и с русским сердцем.

Марина Цветаева в «Записных книжках» упоминает о впечатлении от чтения некоторых древних памятников: страшно и смешно, как при виде слона. Сравнение субъективно-резкое, но оно в чем-то соответствует той гиперболичности, той подчас гротескной героике образов богатырских эпосов, которая резко диссонирует с общепринятым, с нормой.

Эпос калмыков тут вовсе не исключение, аналогичные особенности мы можем найти и в «Песни о Роланде», и в сагах, и в русских былинах. О некоем богатыре в «Джангаре» говорится, например, что по его хребту мог бы проскакать верблюд. Дальше − больше (дружинный певец, вдохновляясь, как бы входит во вкус), и вот он рассказывает, что когда богатырь вольно, не чинясь, садится за пиршественный стол, то занимает место сорока воинов. Это − только отдельные фрагменты портретов персонажей. А изображение героев в динамике, описание стычек, описание конского скока?

   …Всем бы такого коня в пути!
   На расстояние дня пути
   Задние ноги выбрасывал он,
   Передние ноги выбрасывал он
   На расстояние двух дней.
   Поддерживал он грудью своей
   Подбородок, что на скаку
   Соприкасался с черной землей.

Героическое − это смысл и нерв эпоса, то, ради чего он существует. Героическое должно превышать норму, пренебрегать ею − отсюда все нарушения правдоподобия, естественного масштаба в изображении персонажей и сюжетных ситуаций, о которых говорилось выше. Но ведь в задачу художника-иллюстратора ХХ века входило как раз придать «человеческое измерение» героям средневекового эпоса, созданного в «блистательный период» национальной истории, когда было покончено с угнетением калмыков чингисидами.

Фаворский и его ученики не могли не учитывать, что читателем русского перевода будет современный европеец, у которого иное представление о величии и героике, чем у средневекового калмыцкого дружинного певца: героика теперь должна не столько ужасать, сколько восхищать (то есть нести в себе больше элементов гармонии, чем дисгармонии).

Тут, наверное, можно отчасти сравнить работу иллюстратора с работой переводчика. Переводчик восточных эпосов и поэт Семен Липкин (которого я имела честь лично знать и убедиться в правоте Ахматовой, называвшей его «китайским мудрецом» − такие глубина, благовоспитанность, чувство меры были свойственны этому замечательному человеку) перечислял огромные трудности, с которыми столкнулся при работе над текстом поэмы: двухударность калмыцкого слова, близость стиха «Джангара» − для европейского уха − к прозе и многое другое.

Но он же говорит о тех средствах, которые использовал, чтобы, сохраняя особенности подлинника, сделать их доступными для восприятия иноязычного читателя, и добавляет: «…если переводчик воспроизведет абсолютно точно смысл каждой строки… проявит изобретательность при переводе трудно переводимых выражений, − можно ли в таком случае утверждать, что перевод будет удачным?.. Перевод можно считать удачным только тогда, когда он воспроизведет и то обаяние, которое оригинал оказывает на читателей, а это означает, что перевод должен стать явлением не только, скажем, калмыцкой, но и русской поэзии»5.

В известной мере то же делает и иллюстратор: непривычное стремится сделать внятным, близким, «перевести» на визуальный язык, доступный русскому современному читателю. Обратимся, например, к Одиннадцатой песни поэмы: здесь, отделенные друг от друга несколькими полосами печатного текста, расположены два контрастных и в то же время взаимно дополняющих изображения. Они лишены фона, как бы врезаны в середину печатной полосы. В первом случае изображен «ясновидец великий Алтан Цеджи», в другом − «славный силой великой своей» Гюзан Гюмбе. Алтан Цеджи сидит, скрестив ноги, на изукрашенном узорчатом возвышении, на нем, как и подобает знатному человеку, несколько одежд, его голова увенчана шишаком с султаном: в свои преклонные годы он все еще воин. В руках − книга, в которую старец внимательно всматривается. На всем его облике − печать высшей умудренности и самоуглубленности.

Если Алтан Цеджи − это мысль и покой, то силач Гюзан Гюмбе − воплощенная готовность к действию. Как носитель силы он выступает, мощно упершись в бока, пристально вглядываясь в даль, куда ему предстоит держать путь. Действенность, готовность к движению видны даже в том, как фигура богатыря смещена в левую сторону изображения, откуда взгляд читателя-европейца привычно скользит вправо, − а там только намечена картина простора, дальней дороги, по которой предстоит направиться эпическому герою. Фаворский этнографически точен, но не это главное: при всей точности и скрупулезности в передаче национального колорита возникает общечеловечески внятный образ умиротворенного созерцания и мощной действенности, многозначительный символический контраст, внятный каждому.

«Джангар», как и любой национальный эпос, есть поэма подвига. Разумеется, и это подвластно резцу Фаворского: вот единоборство витязя Хонгора с одним из его противников. Об этом поединке рассказано со всеми гиперболическими подробностями богатырской поэмы:

   …Хонгор пришел в богатырский гнев…
   Заметался в капкане лев −
   Закипело там десять отваг…
   Перебросил через себя
   Тёгя Бюса, врага своего,
   Скалы гранитные раздробя −
   Так, что след лопаток его
   Остался на граните горы.

Вся небывалость, баснословность этого поединка передана самыми скупыми изобразительными средствами: богатырь, припав на одно колено, разом поднял своего врага ногами вверх, так что два тела создают единую мощную вертикаль, совпадающую с вертикальной осью печатной полосы. И этого − хочется сказать, звучного, сильного, как вскрик, – акцента достаточно, чтобы все внимание зрителя было разом возбуждено и приковано к происходящему, чтобы для него не составило труда представить и остальное − то, как от падения дробятся окрестные скалы и спина поверженного отпечатывается на одной из них.

Калмыцкий эпос иллюстрировался − если брать чисто количественный, физический, так сказать, технический аспект − больше чем на половину учениками Фаворского. При этом присутствие мастера − и художническое, и нравственное, − в оформлении «Джангара» повсеместное и определяющее. (Выше было бегло упомянуто о чисто практических мотивах, подвигнувших его применить в данном случае именно такой − коллективный − метод работы; по-видимому, кроме предпраздничной спешки тут было со стороны Фаворского и желание помочь с заработком, подкормить…)

Теперь же, когда обстоятельства выполнения этого заказа стали достоянием истории, о создании иллюстрированного «Джангара» думается по-другому. В лучших работах учеников Фаворского присутствует воспитанная им линия, присущий ему самому ритм. Та поэтика единства, благородной взаимопомощи, братства, взаимодействия старшего и младших, которая стала одной из самых трогательных тем «Джангара» (и которая обязательно раскрывается в подлинно традиционном искусстве), на свой лад осуществлялась в сотрудничестве Фаворского и его учеников.

…И ничего не деля на твое и мое,
   Славят святое, радостное бытие…
   Люди его сопричастны счастью его.
   И благоденствует все под властью его.

Так говорится об утопическом процветании Бумбы, блаженной страны, где в кругу своих богатырей правил хан Джангар. Зато антиутопичны были условия, в которых великий мастер со своими товарищами создавал иллюстрации к калмыцкой книге о героях. В этих условиях несомненным достижением Фаворского и его учеников стал перевод национальной архаики на внятный для русского читателя изобразительный язык. Но еще важнее оказался осуществленный мастером − и в жизни, и в искусстве − перевод с бесчеловечного языка эпохи на язык истинного человеческого общения. Долг, благородство, наконец, милосердие − есть времена, когда всякое напоминание о них уже является крупным поступком.

Жизни свои острию копья предадим,
Страсти свои державе родной посвятим.

Да отрешимся от зависти, от похвальбы,
От затаенной вражды, от измен, от алчбы.

Это был природный язык Фаворского: он всю жизнь говорил на нем.

Примечания
1 Фаворский В.А. О книге // Книга о Владимире Фаворском. М., 1967. С. 259
2 «В 1958 году, после восстановления Калмыцкой АССР, было принято решение о переиздании «Джангара». Затруднение вызвало отсутствие ряда награвированных черных досок и всех левкасов, оригиналов фронтисписов, утраченных в годы войны. <…> Цветные… иллюстрации воспроизвести по книге было невозможно. И тогда В. Фаворский обратился к своим ученикам В. Федяевской, Е. Родионовой и О. Эйгес с просьбой восстановить их в необходимом размере акварелью на бумаге. <…> Вскоре книга увидела свет, и восстановленные иллюстрации после этого использовались при всех последующих переизданиях «Джангара». – Церенов В.
З Калмыкия в творчестве В.А. Фаворского // Мир эпоса. О работе В.А. Фаворского над «Джангаром» и его поездке в Калмыкию. Сост. В.З. Церенов. Элиста, 1991. С. 13, 15.
3 Фаворский В.А. Как я работал над «Джангаром» // Мир эпоса… С.65.
4 «…Национальные мотивы, щедро использованные в орнаменте, сочетались с «реалистическими» цветными композициями, чуждыми творчеству Фаворского». Цит. по: Чегодаева М.А. Владимир Андреевич Фаворский. Рукопись. С.34.
5 Липкин С.И. Послесловие переводчика // Джангар. Калмыцкий народный эпос. М., 1958. С. 357.