«Сияние света». Выставка произведений Мюда Мечева

Мюд Мариевич Мечев, действительный член академии художеств, Народный художник России, заслуженный деятель искусств Карелии, лауреат Государственной премии РСФСР им. И.Е. Репина, представил на выставку тридцать семь работ, созданных в последние годы, многие из них экспонируются впервые.

На церемонии открытия выставки главный редактор журнала «Русское искусство» Ольга Костина подарила Анатолию Чубайсу журнал «РИ» № 4/2004, где была опубликована беседа Елены Степанян с Мюдом Мечевым «Это все – о нас».

Предлагаем вниманию читателей новое интервью Елены Степанян с художником:

Свет и страдание

Диалог Елены Степанян с действительным членом Академии художеств, Народным художником России Мюдом Марьевичем Мечевым.

Елена Степанян Мюд Марьевич, мы беседуем с Вами не первый раз. Предметом нашего диалога, длящегося уже несколько лет, были Ваши иллюстрации к «Калевале», к «Повести временных лет», и, в особенности, к Четвероевангелию. Сейчас Вы работаете над графическим комплексом, иллюстрирующим Деяния апостолов. Изменились ли за долгие годы этой работы Ваши представления о функциях книжных изображений?

Мюд Мечев Нет, должен признаться, не изменились. Я родился и вырос в «книжной» семье, с детства любил рассматривать книги с картинками; без иллюстраций они мне представлялись совсем неинтересными. Конечно, это был совершенно детский взгляд, изменившийся впоследствии. Потом-то я стал понимать, насколько интересна чисто текстовая книга. Но до сих пор во мне живет восторг перед «картинками», которые я рассматривал в детстве. Это – и иллюстрации Риу к романам Жюля Верна, и Доре – к поэмам Мильтона «Потерянный рай», «Возвращенный рай», к «Божественной комедии» Данте и к Библии. Именно под влиянием этих работ я стал формироваться как художник. Иллюстратор – соавтор писателя. Вот примеры подобного соавторства: оформление Мстиславом Добужинским «Белых ночей» Достоевского или гениальные работы Евгения Лансере на тему толстовского «Хаджи-Мурата». Настоящая, хорошая иллюстрация – это и окно в мир произведения, и средство для понимания самой его сути.

Е.С. А как, скажите пожалуйста, соотносится избираемая художником техника с идеей и образным строем произведения?

М.М. Мне кажется, каждый серьезный мастер, приступая к иллюстрированию крупного литературного произведения, на интуитивном уровне решает, к какой технике он обратится для передачи его сути. Иногда такую задачу можно решить сразу, иногда решение приходит после долгих лет работы. С этой точки зрения труднее всего иметь дело с книгами, уже иллюстрированными в прошлом большими художниками. Иногда соревнование с такими мастерами бывает успешным, иногда оно просто невозможно (как невозможно соперничать, например, с Дмитрием Кардовским, оформлявшим «Горе от ума» для издательства «Голике и Вильберг»).

Е.С. А если говорить о Вашей работе над новозаветной темой, то какие именно образы явились тут для Вас камнем преткновения?

М.М. Иисус и Пилат. Истина и власть. Для воплощения этих образов потребовалось много времени, много раздумий и много работы.

Е.С. Мюд Марьевич, я знаю, что Вы посетили Святую Землю много позже того, как обратились к Новому Завету. Как же Вы обходились без натуры? Прибавило ли посещение Святой Земли что-то Вашей работе иллюстратора, или ее облик был уже полностью сформирован в Вашем сознании?

М.М. Прежде, чем я начал рисовать, я пять лет собирал материал для работы над иллюстрированием Евангелия – это были и исследования, и словари, и фотографии, и репродукции, и фильмы. К моменту начала работы у меня уже сложился и образ Святой Земли, и образы новозаветных персонажей. Действующих лиц я видел и на станциях московского метро, и в образах восточных женщин на улицах Лондона и Парижа. Некоторые образы – например, евангелиста Матфея – вообще пришли из подсознания. Так, когда иллюстрация с изображением святого Матфея была закончена, я с изумлением понял, что его черты почти идентичны облику моей старинной подруги. Когда мы с моей женой Ольгой Хлопиной приехали в Святую Землю, я воскликнул: «Как же я угадал!» А затем пришло чувство, что мне открылось нечто неведомое… И мои работы, сделанные после поездки, приобрели другое звучание. Они и выполнены по-новому.

Е.С. Расскажите подробнее о роли света в Ваших произведениях. Существует, например, целое православное учение необыкновенной глубины о природе Фаворского света. Вы иллюстрируете сцену Преображения, другие евангельские сцены, где Божественный свет должен быть до какой-то степени отображен. Решаете ли Вы эту проблему?

М.М. Мне кажется, что свет, который Вы называете Божественным, всегда присутствует и в нашей обыденной жизни. Мне как художнику кажется, что я его вижу всюду, особенно в выражениях лиц маленьких детей. По-моему, свет божествен просто по своему происхождению. А есть, по-моему, и страшное, если хотите, антибожественное излучение. Когда я увидел в Лувре скульптурную голову императора Гальбы (она стала прототипом образа Пилата), я испытал то же чувство, что и при аресте моего отца. На маму и на меня кричал домоуправ, передо мной были люди, которые считали, что могут решать мою судьбу… Возвращаясь к вопросу об отображении света в иллюстрациях к Евангелию, могу сказать, что в моих работах он появлялся как бы сам по себе, без специальных усилий с моей стороны. Так было с «Преображением», с «Тайной вечерей», с «Идущими апостолами», с «Женами-мироносицами», с «Встречей Иисуса с Марией Магдалиной после Воскресения» и с многими другими. Е.С. Я думаю, что мы в наших рассуждениях очень далеко ушли от богословия и говорим сейчас только о художественной проблеме света, именно художнически воспринимаемой и решаемой средствами искусства. А вот другой вопрос: с точки зрения иллюстратора Евангелия, до какой степени достоверности могут быть отображены крестные муки? Ставит ли художественный вкус тут какие-то ограничения?

М.М. До той степени, которые допускают вера, вкус и внутреннее чувство художника. Сошлюсь на мою бабушку, говорившую: «Помни, мой друг! Страдания священны!»